— Может, подождешь еще немного? — тихо произнес отец, слегка дотронувшись до моего плеча. — Вдруг он просто задержался.
— Уже третий раз за неделю, пап. — Я отодвинула тарелку с остывшей пастой. — И снова отключен.
Свечи дотлели, расплавленный воск стекал по краю той самой скатерти, что мы с Павлом когда-то привезли из Италии, когда все казалось вечным.
На холодильнике от сквозняка перевернулась наша свадебная фотография. Будто и она не хотела смотреть мне в глаза.
— Попробуй набрать еще, — предложил папа, но я молча покачала головой.
Я — Анна, двадцать девять лет, замужем год с лишним, и уже начинала понимать: наш брак рассыпается. Как карточная пирамида от легкого дуновения.
Отец, Михаил, инженер, молчаливый и всегда наблюдательный, первым начал замечать, что идет что-то не так. Он никогда не задавал лишних вопросов, но всегда был рядом.
Со стены смотрела фотография: я смеюсь в подвенечном платье, Павел крепко обнимает. Но теперь эти объятия исчезли, а мой смех остался где-то между дежурным «привет» и очередным «поздно задержусь».
— Если не возражаешь, я переночую у тебя, — сказал отец, когда часы показали за полночь, а дверь так и не открылась.
— Конечно. Комната готова, — выдавила я улыбку.
Маркиз, наш кот, как будто чувствовал атмосферу — терся о ноги папы, хотя раньше обожал Павла. Теперь же, словно нарочно, игнорировал его присутствие в доме.
Утром дверь отворилась. Павел вошел с всклокоченными волосами и усталым взглядом. Заметив меня на кухне, замер.
— Ты не спишь?
— А должна была? — Голос мой звучал неожиданно спокойно.
— Прости… проект… — Он не договорил, провел рукой по лбу.
— Папа был. Мы ждали тебя.
— Михаил?.. — Его интонации изменились. Было ли это раздражение или тревога?
— Уехал еще до рассвета.
Павел кивнул и ушел в ванную, даже не взглянув на меня. Когда-то я была для него всем, теперь — словно мебель в доме.
— У него кто-то есть? — шепнула Лена, коллега из библиотеки, когда я в третий раз за день роняла книги.
— Возможно. Я не уверена. — Сама мысль об этом причиняла боль.
— Скажи ему прямо.
Я кивнула, понимая: боюсь. Страх увидеть в его глазах подтверждение убивал сильнее неизвестности.
Через пару недель отец позвал меня на обед. В квартире пахло выпечкой, уют был в каждой мелочи. Папа умел быть один, но не был одинок.
— Ты с мамой все так же живешь отдельно? — спросила я, накрывая на стол.
— Да, редко ночуем вместе. У нее своя жизнь.
Он говорил без боли, только с грустью. Как человек, принявший неизбежное.
— Я ощущаю, как он уходит… — вырвалось у меня. — Ему будто стало все равно.
Папа посмотрел серьезно:
— Ты не виновата. Иногда любовь просто заканчивается. Главное — не потерять себя в этом.
Я подумала о матери. Всегда собранная, но далекая. Мы с ней почти не общались. Стала ли она такой со временем или всегда была?
— Оставайся сегодня, — предложил он. — Побудь в доме, где тебе спокойно.
Маркиз тут же забрался к нему на колени. Кот, как никто, чувствует, у кого в сердце больше тепла.
— Я устала делать вид, что все нормально.
— И не надо. По крайней мере, не со мной.
Я заплакала впервые за много месяцев. Он молча гладил меня по волосам, как в детстве.
За окном начиналась весна, но внутри меня всё еще царила зима.
Звук ключа среди ночи разбудил меня. Павел, тихо прокравшись в комнату, начал раздеваться в темноте.
— Где был? — спросила я.
Он вздрогнул:
— Думал, ты спишь.
— Как я думала, что наш брак жив. А ошиблась, да?
Он сел на край кровати, молча.
— Нам нужно поговорить, — сказал он наконец.
Я вдруг поняла, что бояться нечего. Это конец.
— Я ухожу. Не люблю. Прости.
— Почему сейчас? — голос мой не дрожал. — Почему не раньше?
— Не мог.
— Когда вещи заберешь?
— Завтра.
Я кивнула:
— Спи на диване.
Утром позвонил отец. Как будто почувствовал.
— Он ушел?
— Да. Оставил записку.
— Запомни: любовь не должна причинять боль. Она должна держать за руку.
Я пролистывала старые фотоальбомы. Удивительно, но не захотелось сохранять снимки с Павлом. Папа был рядом.
— Ты сильная, — сказал он.
— Просто очень больно.
— А боль, как росток. Через неё прорастаем.
Первая неделя — ком в горле. Потом стало легче.
Я пошла на курсы живописи. Вела дневник. Словно откапывала настоящую себя, ту, которую когда-то похоронила под чужими ожиданиями.
Переехала к родителям. Мама всё так же отсутствовала. Маркиз, кстати, будто тоже вздохнул свободнее.
— Розы пересадим на выходных? — предложил папа.
Копали, обрезали, пересаживали. Боль от шипов была почти приятной. Это была боль роста.
Мы пили чай по вечерам. Говорили о книгах, о прошлом. И даже о маме — спокойно.
— Почему не ушел раньше? — спросила я однажды.
— Сначала ради тебя. Потом — страх, привычка. Но иногда, чтобы построить заново, нужно разрушить старое.
Я училась жить заново. Без оглядки. Без страха.
А потом наступило то воскресное утро.
Стук в дверь. Я выронила кисть.
На пороге стоял отец, бледный, растерянный.
— Папа, что случилось?
Он тяжело вошел в дом.
— Я видел Ларису… и Пашу. Вместе. Он держал её за руку.
Мама? И Павел? Нет. Этого не может быть.
— Где? Ты уверен? — я с трудом дышала.
— В том самом французском кафе возле моего офиса. Они меня не заметили, — отец тяжело опустился в кресло, взгляд у него блуждал, как будто он всё ещё был там, среди белых скатертей и чужих разговоров. — Он смотрел на неё так… Аня, это было не просто.
Я застыла, внутри будто обрушилось что-то большое и важное. Мама и Павел. Мой муж. Моя мать. В голове не укладывалось — слишком невероятно, словно сюжет дешёвой драмы.
— Ты уверен? — спросила я, хотя по глазам отца поняла — сомнений не было.
— Лучше бы я ошибся, — он покачал головой. — Они были так увлечены беседой, что не заметили меня, хоть я сидел в двух метрах.
Я не закричала. Не заплакала. Стояла в тишине, чувствуя, как реальность вокруг становится плоской и чужой, будто я наблюдала сцену чужой жизни сквозь стекло.
Раздался звонок. Экран засветился маминым именем. Я машинально приняла вызов.
— Анечка, я хотела бы пригласить вас с папой на семейный ужин сегодня. Надо поговорить, — её голос был ровным, обыденным. Ни капли волнения или смущения.
— Хорошо, мама. Мы придём.
Я отключила связь и посмотрела на отца. Он всё понял без слов.
— Мы должны пойти, — сказала я. — Хоть бы для того, чтобы услышать правду от них.
Дом мамы встретил нас стерильной красотой: идеальные занавески, стол, накрытый на четверых, открытая бутылка вина — всё выглядело как с картинки. Только холодно. Неживое.
Они вышли вместе. Мама — в новом бежевом платье, Павел — в той самой рубашке, что я когда-то подарила. Их лица светились уверенностью, и даже чем-то похожим на гордость.
— Проходите, — сказала мама, легко поцеловав меня в щёку. — Садитесь, мы хотим кое-что обсудить.
Мы расселись. Молчание между нами было громче слов. Стол разделил две стороны, две правды, две жизни.
— У нас с Ларисой… — начал Павел, сжав руку мамы. — Мы любим друг друга. Я сделал ей предложение. Она согласилась.
Воздух в комнате стал густым, почти осязаемым. Я краем глаза заметила, как напрягся отец.
— Мне надоело быть только женой, а не женщиной, — мама говорила спокойно, обращаясь к отцу. — С Павлом я чувствую себя живой. Мы с тобой давно уже чужие, и пора было бы это признать.
Я перевела взгляд на Павла. Он смотрел на неё с тем самым взглядом, которым когда-то смотрел на меня.
— Сколько это длится? — голос мой был ровен, как лёд.
— Полгода, — сказал он, не поднимая глаз. — Мы не планировали… просто…
— Случилось? — перебила я. — Как удобно.
— Мы не хотели причинить тебе боль, Анечка, — мама протянула руку.
— Не боль, мама. Вы выбрали предательство, а не честность. Для меня вас больше нет.
Я поднялась. Даже мне самой было странно, насколько спокойно это получилось. Отец тоже встал. Белый, как мел, но собранный.
— Тридцать лет, Лара, — тихо произнёс он. — И вот так просто перечеркнуть?
— Мы с тобой уже давно не пара, Миша, — она пожала плечами. — Я переехала в этот дом почти год назад. Всё закончилось раньше.
Мы с отцом вышли, не оборачиваясь, не слушая, что они пытались нам сказать.
На улице я вдохнула глубоко — первый настоящий вдох за долгое время.
— Как ты? — спросил отец, когда мы сели в машину.
— Пока плохо, — ответила я, — но мы справимся. Вместе.
Полгода спустя многое изменилось. Мы с отцом решили пожить вместе. Это помогло нам обоим — было легче пройти через всё вдвоём.
Я сменила работу, перевелась в другую библиотеку — подальше от старых лиц, старых привычек. Там же начала вести читательский клуб. Вокруг меня появились новые люди, новые разговоры, без фальши.
Отец неожиданно увлёкся ремонтом. Сначала просто перекрасил стены, потом установил новую кухню. Дом словно задышал по-новому.
О маме и Павле мы старались не говорить. Иногда отец произносил: «И всё-таки это было к лучшему». И я молча кивала. Он был прав.
Сегодня мы сидели на веранде, которую вместе построили весной. Солнце тёпло касалось плеч, Маркиз дремал на коленях у отца, а рядом стояли две чашки — новые, без истории, без ассоциаций.
— Ты сильная, — сказал он вдруг, глядя на меня. — Я горжусь тобой.
— Мы оба сильные, — я сжала его руку. — Спасибо, пап.
Кот потянулся и лениво прыгнул ко мне, требуя внимания. Мы оба рассмеялись — без надрыва, по-настоящему.
В саду зацвели розы. Те самые, что мы пересадили, когда всё только начиналось. Яркие, живые, упрямые — как мы с отцом.
И в этом новом дне, в этой тишине, не было места лжи. Только тёплая, настоящая жизнь, которую мы выбрали — сами, без чужих решений.
Это было начало. Настоящее. Чистое. И очень наше.
