Лена стояла возле просторного вольера, щурясь от яркого света, пробивавшегося сквозь прозрачную крышу. Внутри всё было, как в учебнике: чисто, сухо, аккуратно расставленные лежанки, лёгкий запах антисептика и восемь упитанных малышей, тесно прижавшихся к матери — овчарке по кличке Лада. Лена присела на корточки, приглаживая фирменный спортивный костюм. Лада приподняла морду, её влажный нос дрогнул в сторону хозяйки, взгляд напряжённый, чуть тревожный.
— Хорошая, умница. Какие же вы красавцы… — проговорила Лена с натянутой лаской, осторожно взяв одного щенка. Осмотр лапок, ушей, прикус — всё в норме. Потом второго. Третьего. Четвёртого. Все восемь соответствовали стандарту. Именно это имело для Лены вес: тип окраса, темперамент, структура шерсти. За годы она выстроила безупречную репутацию своего питомника, и любой дефект грозил подмочить идеальный имидж.
Собираясь уже вставать, Лена заметила, как Лада напряглась и заслонила собой угол. Оттуда медленно выкарабкался девятый щенок. Он был чернее ночи, с неуклюже поднятой головой и ярко-рыжим пятном на лбу.
— И что у нас тут? — Лена резко вернулась назад и схватила щенка за холку. Её пальцы уже не были нежными. — Девятый… С дефектом. Откуда ты тут?
Лада жалобно заскулила, но хозяйка даже не повернула головы.
— Всё, Лада. С таким приплодом ты нам больше не нужна, — холодно бросила она и швырнула малыша обратно на подстилку. Братья моментально отодвинулись от него. Один даже зарычал.
Когда Лена вышла, солнце заливало весь вольер. А в углу, сжавшись в комочек, остался тот самый чёрный щенок — с «меткой», ставшей проклятием.
Прошло две недели. Лена сидела в машине, просматривая заметки в телефоне, когда ей позвонила сестра.
— Да, Галя. Что-то срочное? — ответила она без особого интереса.
— У Кости и Пашки скоро день рождения. Будем отмечать дома. Дети уже месяц просят щенка…
— Щенка? Да они через пять минут его покалечат, — фыркнула Лена.
— Они же дети. Не отстанут. Может, у тебя есть кто-нибудь ненужный?
Лена вспомнила того самого — чёрного, не по стандарту. Отличная возможность избавиться.
— Один есть. Из последнего помёта. Не выставочный, но здоровый. Мальчик.
— Хорошо. Только пусть немного подрастёт, — с сомнением отозвалась сестра.
Так был решён вопрос. Подарок на день рождения, упакованный в формальную заботу, на деле стал способом избавиться от нежеланного.
Когда за щенком приехал Михалыч, угрюмый работник питомника, Лада сразу насторожилась. Он открыл клетку и медленно подошёл к углу. Щенок уже подрос, но остался таким же неуклюжим и несмышлёным.
— Пойдём, малыш… — пробурчал Михалыч, стараясь не смотреть собаке в глаза. Лада кинулась вперёд, щёлкнула зубами в воздухе, но было поздно — мужчина уже покидал вольер, не оборачиваясь, не извиняясь.
Лена ждала в машине у ворот.
— Быстрее, — бросила она, не удостоив щенка ни одного взгляда.
Во дворе уже вовсю шёл детский праздник. Воздушные шары, музыка, запах жареного. Два близнеца выскочили на улицу:
— Он мой! Я первый увидел!
— Нет, я! Я раньше сказал!
Дверца машины даже не успела закрыться, как щенка схватили две пары детских рук. Его дёрнули, потащили — то в одну сторону, то в другую. Он повизгнул, беззащитный и потерянный.
— Осторожнее! — прикрикнула Галина, подбежав. — Дайте сюда!
Она машинально забрала щенка и передала одному из мальчиков. Какому именно — значения не имело.
— Играйте. Только не сломайте, — устало сказала она и удалилась на веранду к Лене, где остывал чай.
Щенок остался с детьми, которые даже не взглянули ему в глаза. Они тянули его, швыряли, привязывали поводок к качелям, раскачивали. Он не понимал, что происходит. Он не знал, что такое «играть».
— Пусть он будет драконом! — крикнул Костя.
— Нет! Я — колдун! — закричал Паша, ударив щенка игрушечным мечом.
Щенок взвизгнул, упал. Голова закружилась. Он попытался отползти. Но те снова бежали к нему.
Он подошёл к двери, несколько раз, жалобно поскуливая. Но её никто не открыл. И он вернулся на улицу, туда, где боль стала привычной.
Кульминацией стала горка. Костя скомандовал:
— Сейчас он полетит!
Паша подкинул щенка вверх. Тот беспомощно закрутился в воздухе и глухо рухнул на землю. Он больше не чувствовал одну лапу.
Когда мальчики вновь подбежали, щенок, сжавшись от ужаса, укусил. Сперва — за щёку Пашу. Потом — за запястье Костю. Несильно. Просто чтобы остановить.
Этого было достаточно.
— Он укусил! — заорали оба.
Галина выбежала во двор в панике. За ней — Лена. Увидев кровь и слёзы, они сразу же вынесли приговор:
— Убрать его отсюда. Сейчас же!
Ребята восторженно закивали. Лена резко отвернулась, достала телефон и набрала номер.
— Михалыч, ты можешь подъехать?
— Уже нет, — отозвались из кухни.
Галина резко глянула на молчаливого садовника в запылённом комбинезоне.
— Удали его с участка. Забери хоть что-то! Он же укусил моих детей!
Мужчина молча кивнул и направился в сторону сарая. Щенок насторожился — что-то недоброе витало в воздухе. Его тело сжалось, уши прижались, дыхание сбилось. Он не понимал слов, но чувствовал: сейчас будет больно.
Рванул к калитке, но она оказалась закрыта. Обернулся — садовник уже шагал к нему, в руке у него была метла. Без крика, без суеты, с твёрдой решимостью.
Щенок метнулся к лужайке, потом к клумбе, снова к дорожке. Тело ныло, одна лапа подгибалась, но страх заставлял двигаться.
И вдруг — случай. Во двор заехала машина. Женщина с коробкой вышла, даже не закрыв дверь. Калитка на миг приоткрылась.
Не раздумывая, щенок метнулся к ней. Проскользнул под ногами, вывернулся и понёсся прочь. Позади слышались крики, лай, глухие шаги, но они тонули в шуме ветра, в боли, в стуке сердца.
Он бежал долго. За городом были заборы, колючие кусты, сырые поляны.
Глаза слезились, в носу першило от пыли. Раз остановился, попил из лужи — тут же вырвало. Лапа распухала, дыхание стало рваным.
Он упал под кустом, ткнулся мордой в землю и затих.
Во сне к нему пришла мать. Её тепло, её нежность, её язык, вылизывающий его шерсть. А потом — удары, крики, боль. Щенок всхлипывал, поджимал лапы.
Ночь прошла в ледяной темноте. Щенок не проснулся — просто существовал где-то между.
Вдруг куст зашевелился.
— Эй… ты жив? — голос был хриплым, стариковским, но добрым. — Ну, ну, малыш…
Щенок даже не шевельнулся. Не было сил. Тёплые руки аккуратно приподняли его голову.
— Ага… лапа, бок… весь в шишках. Что, с войны сбежал?
Запах дыма, земли, старого металла. Один глаз приоткрылся. Перед ним — лицо в седой щетине, в морщинах, с добрыми глазами.
Старик нежно погладил его ухо, ощупал ребра. Осторожно. Без боли.
— Ну ты и боец, — пробормотал он. — Кто тебя так?
Он поднял щенка. Тот вздрогнул, но не сопротивлялся. В этих ладонях было тепло. Особое — спокойное, без боли.
— Пойдём. Воды найдём. А там разберёмся.
Щенок не знал, кто он. Но впервые за долгое время ему не было страшно.
Старый кран капал водой. Щенок сначала понюхал капли, потом начал пить — сначала неуверенно, затем жадно. Вода была настоящей — без запаха, без вкуса химии. Прохладная, живая. Он пил, пока не рухнул на бок от изнеможения.
Старик смотрел молча.
— Пей, пей… А я подумаю, что с тобой делать. У самого ничего нет — ем что найду, сплю где придётся. Но если тебя здесь оставить — замёрзнешь.
Щенок пил до упаду. Старик вытер ему нос подолом плаща.
— Имя тебе нужно. Не можешь же быть просто «собака».
Он заглянул в глаза.
— Рекс? Не то. Джек? Слишком геройски. Знаешь что… Будешь Друг. Потому что ты теперь мой друг. А я твой.
Щенок слабо тявкнул. Как будто понял.
Дом — старый, заброшенный, с дырявыми окнами и крышей. Но внутри — сухо. В углу — печка. Старик, Андреич, разжёг огонь. Щенок свернулся калачиком возле тепла. Боль притихла.
Еда — консервы, хлеб. Старик всё делил пополам.
— Правило: делим на двоих. Устав наш, — жевал он медленно.
Прошли недели. Щенок подрос, лапа зажила, шерсть засияла. Андреич учил: еду — только по команде, не лаять зря, охранять дом. Пёс был смышлёным, старался. Он умел слушать, хотел быть нужным.
А по вечерам, когда ветер выл, а печка потрескивала, старик брал кружку самогона и говорил:
— Лида, жена, собак не любила. Ушла. А Танечку, дочку… увезли. Сказали — больна. Я всё продал, всё им отдал. Они обманули. Уехали. Ни письма.
Друг лежал рядом, положив морду на колени. Андреич гладил его по спине.
— Остался ты. Один ты. Мой.
Наступило холодное утро. Снег ещё не пошёл, но воздух был тяжёлым. Андреич, кутаясь в бушлат, сидел у костра.
— Сегодня Танюше сорок… — прошептал он.
Пёс не знал, кто такая Таня. Но знал: хозяину больно.
— Думал, забуду… А не смог.
Он поднялся, пошёл к дороге. Шёл шатко, но уверенно. Друг шёл рядом. И в миг, когда скрежет тормозов прорезал утро, когда металл встретил плоть, когда тело рухнуло на асфальт — Друг взвыл.
Андреич лежал на обочине. Лицо в крови, руки раскинуты. Люди подбежали. Машина остановилась. Пса оттащили. Привязали. Он выл. Рвался. Пока не обессилел.
Ночью он освободился. Перегрыз ремень. Искал запах. Почуял. Побежал.
У больницы — шум. Он лаял. Впустили случайно. Он нёсся по коридорам, пока не уткнулся в нужную дверь. Завыл.
— Аппараты держат. Родных нет. Может, отключать уже?
И тут — лай. Сердце у всех дрогнуло. Монитор запищал. Старик шевельнулся.
— Это… Друг…
Он ожил. Из-за пса.
История облетела страну. «Собака спасла хозяина». Друг теперь жил в палате. У кровати. Ждал.
Андреич выздоравливал. Бульон, каша, разговоры.
И вот — дверь. Вошла женщина. Уверенная, но с тревогой.
— Папа?
Он долго смотрел. Потом прошептал:
— Танечка?..
— Я. Нашла тебя. Увидела в новостях. Эти глаза…
Они сидели рядом. Держались за руки. Друг рядом — молча.
— Мама перед смертью всё рассказала. Про дом. Про тебя. Я всё поняла. Прости…
Он закрыл глаза. Не от боли. От облегчения.
— Хочу, чтобы ты жил с нами. С моими детьми. С мужем.
— Друг со мной, — сказал он.
— Конечно. Мы теперь одна семья.
Через неделю он был в центре реабилитации. С дочкой. С внуками. С Другом.
На старой даче осталась лишь ржавая миска. Кто-то налил туда воды.
Потому что верность — не вещь. Верность — это любовь.
Иногда она действительно возвращает человека домой.
