— Анюта, ты прости меня, родная… Забери его, береги, как родного, — прошептала Клавдия, протягивая мне свёрток с младенцем.
— Клава, да ты с ума сошла?.. Куда же ты… — только и вымолвила я, но её уже и след простыл в стылом утреннем воздухе.
Зима шестьдесят пятого была лютой, редкой суровости. Ветер стонал в трубе, как дикий зверь, а снегу намело до самых окон. Я как раз собиралась растопить печь, когда раздался сильный, почти панический стук в дверь.
Я живу одна, если не считать Шарика — старого пса с одной глазой, который остался мне от мужа, Ивана. Три года прошло с тех пор, как он ушёл в лес и не вернулся. С тех пор будто и жизнь остановилась. Время тянулось, как часы на стене — тикают, а будто стоят.
— Кто же это с утра пораньше? — проворчала я, укутываясь в шаль.
На пороге стояла Клавдия — молодая соседка, недавно с мужем переехала на окраину деревни. Глаза её метались, волосы растрёпаны, а в руках — ребёнок. Я не успела и слова сказать, как она сунула мне малыша и исчезла в снежной пелене. Лишь на прощание донеслось: — Прости… Сохрани…
Я стояла на пороге с ребёнком, а Шарик обнюхивал свёрток и тихо поскуливал.
— Что ж, старина, похоже, быть нам с тобой няньками.
Малыш заворочался, и что-то тёплое, давно забытое, разлилось у меня в груди.
Когда буран немного стих, я пошла к дому Клавдии. Шарик плёлся за мной, проваливаясь в сугробы.
— Клава! — звала я, стуча в ставни. — Клава, открой!
Но дом был пуст. Ни дыма, ни следа — словно и не жили здесь люди.
— Вот так дела, Шарик, — вздохнула я. — Видно, всё у нас теперь пойдёт иначе.
Пёс чихнул и поплёлся обратно, а я несла в дом крохотную жизнь, что переменила всё.
— Анют, ну скажи уже по-человечески: чей это ребёнок? — не унималась Матрёна, пока я мешала кашу в чугунке.
Я тяжело выдохнула. Эти расспросы за последние месяцы звучали слишком часто. Все судачат.
— Надо — вырасту. Мой теперь, — отрезала я. — Лучше скажи, у вашей Зорьки молоко ещё есть? Ванюша кашляет.
Малыша я назвала Ваней. То ли потому что муж часто мечтал о сыне с этим именем, то ли потому, что, глядя на малыша, я вспоминала то, чего у нас с Иваном не случилось.
Матрёна заулыбалась:
— Ой, милая, конечно! Сейчас Петьку сгоню — свежего принесёт. И малинку сушёную дам!
Когда за ней закрылась дверь, я подошла к люльке. Ванюша сопел, а рядом дремал Шарик. С первого дня пёс стал стражем мальца: не ел, если тот плакал.
— Ну что, Шарик, как будем его растить? — почесала я ему загривок. — Я ж только у чужих детей сидела, да и то давно.
Шарик глянул на меня своим единственным глазом, словно говорил: «Справимся».
Первые недели были тяжкими. Ваня часто плакал, и я носила его на руках, пела колыбельные.
— Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…
Иногда я рассказывала ему про Ивана, вспоминала, как он любил берёзки и говорил, что я такая же — гнусь, но не ломаюсь. И как только я начинала рассказывать — малыш затихал.
Соседи привыкали. Кто-то приносил распашонки, кто-то — советы. Бабка Агафья принесла травки, учила купать и нашёптывать:
— С гуся вода, с Ванечки худоба.
А о Клавдии перестали говорить. Однажды, разбирая их старый сундук, я нашла фото. На обороте было: «Для тех, кто полюбит его больше нас». Сжалось сердце.
В тот вечер Матрёна принесла молока. Ваня уже учился переворачиваться.
— Вот молодец! А ведь был-то еле живой…
Я помнила. Все ночи, слёзы, страх. И как Шарик лизал мои щёки, подталкивая к люльке.
— Матрёна, а ведь счастлива я, — проговорила я, глядя, как Ваня тянется к хвосту Шарика.
Соседка смахнула слезу:
— Значит, судьба, Анюта.
А я мысленно поблагодарила Клавдию — где бы она ни была. За доверие. За сына.
— Мам, я правда такой же сильный, как папа Иван? — спросил Ваня, таща в дом вязанку дров.
— Конечно, сынок. Только береги себя.
Ваня подрос, стал крепким помощником. В семь лет и печь растопит, и воды принесёт. Шарик старел, еле ходил.
После школы сын первым делом шёл к псу:
— Мам, он меня узнал! Хвостом вильнул!
И я думала: вот оно, счастье. Настоящее. Соседи приняли: Ваня — мой. И точка.
Весной Шарик не поднялся. Лежал тихо. Ваня плакал, уткнувшись в мой фартук:
— Мам, а собаки тоже на небо уходят?
— Конечно, сынок. Становятся звёздами. Самыми яркими.
Мы похоронили пса под яблоней. Ваня предложил посадить рядом новое дерево. Так и сделали.
А вечером он долго смотрел в небо:
— Мам, я хочу стать лесником. Как папа. Буду беречь лес. И собаку заведу. Только…
— Только что?
— Ты не будешь скучать, если я учиться уеду?
Я обняла его:
— Буду. Но ты ведь будешь писать?
— Каждую неделю!
Утром я повязала свадебный платок, вышла во двор. Весна. Всё цвело. Ваня возился с удочкой.
— Мам, я на речку!
— Только к обеду возвращайся!
Я смотрела ему вслед, сердце наполнялось любовью. Благодарила судьбу, мужа, Шарика, Клавдию. А в небе мигала самая яркая звезда. Наверное, наш Шарик сторожит нас оттуда.
