Каблуки отбивали дробь по больничному линолеуму — прерывисто, как неумолимый метроном, отсчитывающий секунды до чего-то ужасного. Я почти неслась по коридору, сумка билась о бедро, а в руках я сжимала пакет с вещами для мамы: её любимую пижаму с ромашками, чай с бергамотом, который она обожала, и потрёпанную книгу, которую читала перед болезнью. Мама. Моя опора, мой свет, моя скала — вчера её увезла скорая. Инфаркт. Врачи твердили: «Состояние стабильное», но это слово звучало так жестоко. Как может быть стабильным сердце, которое всю жизнь билось для меня и вдруг предало?
Ночь я провела без сна, в страхе и тревоге, глядя в темноту. Что если я не успею сказать всё важное? Что если её не станет? Глаза жгло, но слёзы я глотала. Надо быть сильной. Для неё. Для нас обеих.
— Леночка, где ты? — голос Саши раздался в трубке утром, тёплый, ласковый. — Я уже в больнице, привёз всё для мамы.
— Спасибо тебе, Саш, — прошептала я, стискивая руль. — Застряла в пробке, скоро буду.
Саша. Мой Саша. Мой рыцарь, мой спаситель. В самом начале наших отношений он мчался ко мне в любую погоду, если я вдруг оставалась на трассе без помощи. Он сидел рядом, когда я рыдала из-за глупых обид. «Мы команда, Ленка», — говорил он тогда, и я верила каждому его слову. Верила в его руки, в его верность. Даже когда он стал чаще задерживаться на работе, я оправдывала его — ради нас, ради будущего.
Я шла по больнице всё быстрее, ощущая стерильный запах, смешанный с чем-то горьким. Хотелось скорее обнять Сашу, найти в его руках убежище от страха.
За углом Почти у самой палаты я услышала его голос. Узнала сразу — этот низкий бархатистый тон, от которого когда-то замирало сердце. Он разговаривал с кем-то за поворотом, и я невольно притормозила. Я не хотела подслушивать, но в его лёгком, непринуждённом смехе было что-то чужое. Не место и не время для такого смеха.
— Ну ты даёшь, Кать, — рассмеялся он, и я услышала, как кружка с глухим стуком опустилась на стойку. — Где только такие истории находишь?
— Да ты сам ещё тот рассказчик, — ответил девичий голос с флиртом. — Вчера на дежурстве я чуть не лопнула от смеха!
Я замерла, словно вкопанная. Вчера? Дежурство? Саша ведь уверял, что зашивается на работе. Проект, отчёт, цейтнот… А он был здесь?
— Слушай, — его голос стал ниже, почти интимным, но я расслышала каждое слово, будто он шептал их прямо мне в ухо. — Может, вечером повторим?
Мир вокруг меня замер. Я облокотилась на ледяную стену и ощутила, как сердце болезненно сжимается. Что повторить, Саша? Что?
— Ай, Саша, — засмеялась Катя, — ты неисправимый. Может быть… но только не в дежурке. Светка опять нагрянет без стука.
Я не выдержала. Сделала шаг, и они оба обернулись. Саша с кружкой в руке, глаза у него были полны паники. Медсестра — молоденькая, стройная, в голубом халате, мгновенно спрятала улыбку.
— Лена? — выдохнул он. — Ты… ты давно здесь?
— Только что, — я заставила себя говорить ровно, хотя голос дрожал. — Не хочу мешать.
Катя бормотнула что-то невнятное и исчезла за дверью. Саша остался один, пытаясь подобрать слова. Те самые, которые всегда его спасали. Но сейчас они ему не помогали.
— Лен, это всё не так… — начал он, но я уже не могла слушать. Пакет в руках тяжело тянул вниз, словно в нём лежала тяжесть всей нашей жизни.
— Не так? — я вскинула голову. — Тогда как, Саша? Объясни. Ты вчера был на «проекте» или всё-таки в дежурке с Катей?
Он развёл руками, выдохнул, потер шею:
— Лен, давай поговорим спокойно.
— Спокойно? — голос мой сорвался, и где-то сбоку санитарка шикнула на нас. — Спокойно? Когда я лечу к маме, не зная, увидит ли она ещё утро, а ты здесь… флиртуешь? Или не только флиртуешь?
— Лена, это были просто разговоры, ничего серьёзного…
— Разговоры? — я смотрела в его глаза, чувствуя, как во мне что-то ломается. — Тогда что ты хотел «повторить»?
Он молчал. И это молчание было громче любого признания. Я развернулась и пошла прочь, каблуки гремели по полу, сумка билось о бедро. В груди всё жгло. Как я могла не видеть? Как я могла быть такой наивной?
Возле маминой кровати
Мама лежала бледная, почти сливаясь с белизной простыни, но когда увидела меня, её губы дрогнули в слабой, но родной улыбке. Пальцы тонкие, будто из стекла, вцепились в край одеяла, а капельница мерно капала, отсчитывая секунды.
— Леночка, что ты такая уставшая? — голос был еле слышен, но узнаваемый, с той же настойчивой интонацией, что всегда. — Глаза опухшие… Что-то стряслось?
Я опустилась на стул рядом, взяла её руку — тёплую, но словно хрупкую, как фарфор. В голове бурлил хаос: рассказать ей всё? О Саше, об этой медсестре, о том, что он сказал… Но, взглянув в мамины глаза — уставшие, выцветшие, но родные — я поняла: нельзя. Ей нужна я спокойная. Такая, какой она всегда была для меня.
— Всё в порядке, мам, — солгала я, выдавив из себя улыбку. — Просто не выспалась. А ты как себя чувствуешь?
Она внимательно посмотрела на меня. Я знала: не поверила ни на секунду. Она всегда читала меня, как открытую книгу — даже когда я пыталась спрятать двойку в дневнике. Но она лишь сжала мою ладонь и прошептала:
— Ты сильная, Лен. Всегда была. И справишься.
Я кивнула, но внутри будто всё рушилось. Саша, тот самый Саша, что клялся быть рядом и в беде, и в счастье, сейчас, возможно, стоит в коридоре… А может, уже ушёл. А я здесь, держу мамину руку и думаю: как я допустила, чтобы мы стали чужими?
Тишина дома
Вернувшись домой, я застала пустоту. Саша не появился. В телефоне — только короткое сообщение: «Я дам тебе время остыть». Время? Остыть? Будто это я разбила что-то между нами. Я сидела на кухне и смотрела на его кружку. Ту самую, что подарила ему на годовщину. Там была надпись: «Самому лучшему мужу». Тогда он смеялся, прижимал меня к себе и обещал, что всегда будет рядом.
Я вспоминала всё: свадьбу под проливным дождём, когда мы плясали, несмотря на мокрые платья и развалившийся шатёр. Утренний кофе, который он мне варил, пока я красилась перед работой. Наши разговоры про будущее, про загородный дом, про собаку, которая будет путаться у нас под ногами… А потом? Когда он перестал замечать, что мне грустно? Когда я перестала ждать его вопросов? Его «Я на работе» стало фоном — однотипным и холодным.
Катя. Та самая Катя с длинной косой и глупым смехом. Кто она? Просто медсестра? Или… кто-то больше? Это неизвестность убивала больше всего. Внутри была только боль и тысячи вопросов.
Я встала, взяла эту кружку и с силой бросила в мойку. Керамика разлетелась, как мои надежды. Хотелось разбить всё: и посуду, и воспоминания, и чувства, которые не давали дышать. Но я лишь опустилась обратно на стул и слушала, как тикают часы.
Новое утро
На следующий день я снова пошла в больницу. Мама выглядела немного бодрее. Даже пошутила о местных обедах. А я всё ещё была словно в стеклянной оболочке. Саша прислал сообщение: «Нам нужно поговорить». Я не ответила. Не знала, что сказать. Не знала, готова ли снова слушать.
В коридоре я заметила её. Катю. Она стояла у поста, перебирая бумаги. Когда увидела меня — замерла. Я могла пройти мимо. Сделать вид, что не замечаю. Но что-то внутри, быть может, злость, а может, страх — подтолкнуло меня вперёд.
— Вы Катя, да? — голос был чужим даже для меня самой — сухим, колким.
Она едва кивнула.
— Скажите честно… что у вас с Сашей? Мне нужно знать правду.
Катя отвела взгляд, вздохнула:
— Ничего. Мы просто разговаривали. Он приходил, болтал. Он весёлый, он умеет поднять настроение. Но между нами ничего не было.
— А «повторим»? — я вцепилась в её взгляд. — Что именно повторить он хотел?
Щёки её вспыхнули. Она чуть понизила голос:
— Он говорил про кофе. Мы пили кофе в ординаторской, смеялись. Он предложил встретиться ещё раз… Я думала, это безобидно.
Я молчала. Хотела поверить. Но внутри всё сомневалось. Он? Она? Или я себя обманываю?
— Спасибо, — выдавила я, развернулась и ушла. Была ли это правда — не знала. Но что-то внутри меня хрустнуло. Может быть, навсегда.
Разбитое доверие
Вернувшись домой, я нашла записку. Он всё-таки приходил. «Лен, я не знаю, как всё исправить. Но хочу. Я люблю тебя. Позвони».
Я читала эти строчки и вспоминала другие — его первые записки на салфетках, на открытках, в блокнотах: «Ты — моё всё», «Жду тебя». Тогда я бережно хранила каждую. А эта лежала передо мной — чужая, запоздалая.
Я не стала звонить. Хотя до сих пор любила. До судорог, до слёз. Но любовь без доверия — как дом без фундамента. Где-то он уже трещит, а ты всё надеешься, что устоит.
Мама через несколько дней пошла на поправку. Я забрала её домой. Варила бульоны, грела грелки, слушала её рассказы про соседку по палате.
Саша звонил. Писал. Приходил. Но я не знала, как пустить его обратно. Не знала, сможет ли моё сердце снова ему поверить.
Я сидела у окна и смотрела, как по стеклу ползут капли дождя. И думала: может быть, я действительно сильная, как мама говорит? Или просто ещё не упала?
