— Накануне я сказала бывшей свекрови жёстко и без обиняков: три года как мы с вашим сыном разведены, так что пусть его новая жена помогает вам, я палец о палец не ударю, — и оборвала разговор.
Пальцы дрожали от злости. За неделю Надежда Петровна звонила уже третий раз с одной и той же просьбой: сопроводить в поликлинику, купить продукты, привезти лекарства. Будто ничего не изменилось, будто я по-прежнему её невестка, и не было того болезненного развода с её «золотым мальчиком».
Утром я отвела дочку в садик, заварила себе кофе и устроилась у окна. Сырой октябрь шёл мелким дождём, капли ползли по стеклу, похожие на слёзы — те самые, которым я давала волю раньше, но больше не собиралась. Три года… А кажется, целая жизнь с того дня, как я узнала, что Игорь мне изменяет.
Снова зазвонил телефон. На дисплее — незнакомый номер.
— Алло?
— Катя, это Елена, соседка Надежды Петровны. Не отключайтесь, пожалуйста.
Голос знакомый. Мы с Еленой Сергеевной изредка пересекались в магазине.
— Что случилось?
— Надежду Петровну ночью увезли на скорой. Инфаркт.
Воздух стал тяжёлым. Я машинально поставила кружку на подоконник; кофе плеснул через край, оставив коричневое пятно.
— Как она?
— Состояние тяжёлое. Без сознания. Катя, знаю, вы с Игорем разошлись, но… она постоянно вас зовёт. Даже в бреду ваше имя произносит.
— А Игорь? Где он?
— Они с женой уехали в отпуск, Турция. Телефон не отвечает. Ваш номер я нашла в её записной книжке.
Я зажмурилась. Кто бы мог подумать, что однажды поблагодарю Надежду Петровну за то, что она не вычеркнула меня из контактов.
— В какой больнице она?
— Пятая городская, кардиология.
Через час я уже стояла у входа. Последний раз была в соседнем корпусе четыре года назад — рожала Дашу. Тогда всё было иначе: Игорь держал меня за руку, свекровь принесла огромный букет роз и плакала от счастья, глядя на внучку в роддоме.
Дарья… Моей девочке сейчас четыре; она мирно играет в садике. Иногда спрашивает о бабушке Наде, хотя не виделись мы уже больше года. Сначала, после развода, Надежда Петровна приходила, приносила подарки. Но появилась Виктория — молодая, эффектная, без детей — и визиты прекратились.
В кардиологии меня встретила строгая медсестра:
— Вы родственница?
— Я… — запнулась. — Бывшая невестка.
— Посещения только для ближайших, и не сейчас. Утром.
— Пожалуйста, — я показала в телефоне фото Даши. — Это её внучка. Некому больше.
Она посмотрела на снимок, потом на меня, вздохнула:
— Десять минут. Не больше.
В палате Надежда Петровна лежала одна, окружённая проводами и трубками. За год она будто постарела на десяток лет: белые волосы, заострившиеся черты, прозрачные руки на покрывале. Я села рядом, осторожно взяла её ладонь — холодную, невесомую.
— Это я, Катя.
Ответа не было — только ровный писк аппаратов и едва слышное дыхание.
— Вчера Даша вспоминала вас, — тихо сказала я. — Говорит, скучает и хочет показать, как научилась читать.
Это была правда. Даша часто вспоминает бабушку, особенно когда мы проходим мимо парка с теми самыми качелями.
— Вы должны поправиться. Даша ждёт, слышите?
На следующий день я пришла снова — уже с дочкой. Дарья несла рисунок: яркий дом с большими окнами и клумбой у входа.
— Мама, почему бабушка спит? — шёпотом спросила Даша, глядя на неподвижную фигуру.
— Очень устала. Но слышит нас.
Даша положила рисунок на тумбочку:
— Бабушка Надя, это тебе. Ещё я умею читать. Хочешь сказку?
Не дожидаясь, она достала книжку и, по слогам, начала «Колобка». Детский голос тонко звенел в тишине, и мне показалось, что дыхание Надежды Петровны стало ровнее.
— Мама, а почему папа не приходит к бабушке? — спросила Даша уже в коридоре.
Я замешкалась. Как объяснить четырёхлетке, что её папа греется в Турции, пока его мать борется за жизнь?
— Папа далеко, солнышко. Не может.
— А мы будем приходить?
— Будем.
И мы ходили — каждый день. Утром я забегала перед работой, вечером забирала Дашу, и мы ехали вместе. Дочка делилась новостями, показывала новые каракули, пела песенки из садика. Врачи твердили: состояние стабильно тяжёлое, прогнозов нет. Но я не сдавалась: приносила свежие цветы, меняла воду, говорила с ней как с бодрствующей.
— Представляете, Надежда Петровна, меня повысили. Теперь я ведущий менеджер проектов. Вы ведь всегда говорили, что у меня талант всё организовывать. Оказались правы.
Иногда персонал смотрел на меня с жалостью, но я не отворачивалась. На пятый день в палату вошла женщина лет сорока в белом халате.
— Вы Екатерина?
— Да.
— Марина Викторовна, заведующая отделением. Скажите, вы правда бывшая невестка?
— Так и есть, но…
— Понимаете, после развода близкие обычно не проявляют такой… преданности. Тем более, когда родной сын не появляется.
Я почувствовала, как вспыхнули щёки.
— Она ко мне хорошо относилась. И Даша её любит.
— Это видно. Я двадцать лет работаю и знаю: тех, к кому приходят, как будто держит чья-то невидимая рука. Даже в коме. Кстати, — она подняла взгляд от карты, — сегодня утром появились первые улучшения: лучше реагирует на свет.
Сердце ухнуло и ускорилось.
— Значит…
— Значит, есть надежда. Продолжайте.
В тот же вечер я позвонила Игорю. Он ответил не сразу; на фоне гремела музыка.
— Катя? Что с Дашей?
— С дочкой всё в порядке. Твоя мама в реанимации. Инфаркт.
Долгая пауза.
— Насколько всё плохо?
— Очень. Она без сознания уже неделю.
— Чёрт… Я сейчас не могу сорваться. У нас отель… Белек… бешеные деньги…
— Твоя мать умирает, Игорь.
— Не драматизируй! Она сильная, справится. И… спасибо, что помогаешь. Я компенсирую расходы.
Я отключила связь. Расходы… Он всё сводит к цифрам.
Прошло ещё несколько вечеров — и однажды она открыла глаза. Я как раз читала ей статью о воспитании, когда почувствовала взгляд. Настоящий, осмысленный.
— Надежда Петровна! Слышите меня?
Она попыталась заговорить, но во рту стояла трубка ИВЛ. В глазах блеснули слёзы.
— Не надо говорить, — прошептала я. — Сейчас позову медсестру.
Когда дежурная прибежала, Надежда Петровна продолжала смотреть на меня и слабо сжала мою руку.
Трубку сняли на следующий день. Первое слово, хриплое от долгого молчания, было:
— Катя…
— Я здесь. Всё хорошо.
— Даша…
— И Даша здесь, в коридоре. Она ежедневно приходила к вам, читала сказки. Позвать?
Едва заметный кивок.
Дарья влетела вихрем:
— Бабушка Надя! Ты проснулась! Я думала, ты как Спящая красавица!
На лице свекрови появилась тёплая улыбка — первая за всё время.
— Моя девочка…
Даша осторожно обняла её:
— Я тебе столько расскажу! Я уже завязываю шнурки и выучила стих про осень. Послушаешь?
— Послушаю…
И в этот момент в дверях появился Игорь — загорелый, отдохнувший, с дорогим букетом. За ним несмело показалась молодая женщина — видимо, Виктория.
— Мама! — он подошёл к кровати. — Как ты? Прости, что не сразу — мы были на море…
Надежда Петровна перевела взгляд с сына на меня. В её глазах не было ожидаемой восторженной радости; там читалось другое — внимательная, трезвая оценка происходящего.
— Где… вы были? — прошептала она.
— Мама, я же объяснял: на море. Мы с Викой отдыхали в Турции. Как только узнали — сразу прилетели.
— Сразу?
— Почти, — Игорь бросил растерянный взгляд на меня. — Катя, это ты, получается, каждый день сюда приезжала?
Я лишь пожала плечами.
— Надежда Петровна, нам пора. — Я взяла Дашу за руку. — Увидимся завтра.
— Катя… — её слабый голос остановил меня у двери. — Спасибо…
Дома Даша долго ворочалась, не в силах уснуть.
— Мам, а почему папа не приходил к бабушке, когда она спала?
— Он был далеко, дочка.
— А мы были рядом?
— Да, мы были рядом.
— Поэтому мы и приходили?
— Да.
— Мама, если люди близко, они должны помогать друг другу?
Из уст младенца… Я поцеловала её в лоб.
— Должны, Дашенька. Обязательно должны.
Две следующие недели Надежда Петровна понемногу шла на поправку. Мы продолжали навещать её каждый день. Игорь тоже появлялся — всё реже, ссылаясь на работу и дела.
— Катя, — однажды сказала она, когда мы остались вдвоём, — мне нужно с тобой поговорить.
— О чём?
— Об Игоре. О том, что было три года назад.
Я напряглась: ворошить прошлое не хотелось.
— Надежда Петровна, это уже позади…
— Нет, не позади. Я тогда знала. О его измене. Знала — и молчала.
Время будто остановилось. Я медленно опустилась на стул.
— Знали?
— Он мой сын, Катя. Я его носила, растила. Думаешь, мать не заметит, когда у сына появляется другая женщина? Я видела, как он стал другим: ложь, закрытый телефон, вечные отговорки.
— Но вы ничего мне не сказали…
— Я была дурой, — по её щекам покатились слёзы. — Думала, что охраняю семью, будто если не признавать проблему, она рассосётся. А ты всё выяснила сама — и всё рухнуло.
Мне нечего было ответить.
— Катя, я виновата перед тобой. Может, если бы я поговорила с ним, заставила сделать выбор… всё сложилось бы иначе.
— Возможно, — тихо сказала я. — А возможно, он всё равно выбрал бы её.
— Да. Но попытаться я была обязана — ради тебя и Даши. Я тебя полюбила, а всё равно предала.
Я сжала её руку.
— Прошлого не переделаешь. Зато сейчас вы живы, мы рядом. Это ведь тоже важно?
— Важно. Катя… после его второй свадьбы я перестала к вам приходить. Казалось, так правильно — не вмешиваться, не раздражать Викторию. А сама скучала. По тебе. По Даше. Ты не представляешь, как сильно.
— А я думала, что вы просто… забыли нас.
— Никогда. Я о вас думала каждый день. И когда врачи говорят, будто я звала тебя в бреду — это правда. Я звала единственного человека, который, как знала, не бросит.
Слёзы защипали глаза.
— Но ведь я и сама не пришла сразу. Когда вы звонили, я не хотела идти.
— А потом пришла. Это важнее.
Мы молча сидели, держась за руки.
— Катя, прошу тебя об одном, — сказала она наконец.
— Слушаю.
— Не отдаляй меня от внучки. Пожалуйста. Я понимаю, просить не вправе, но… Даша — всё, что осталось от прежней жизни, где мы были семьёй.
— Надежда Петровна…
— И ещё. Я хочу изменить завещание. У меня есть квартира, дача, кое-какие накопления. Всё оставлю Даше. У Игоря теперь новая семья, новая жена. А Даша — моя внучка, она должна знать, что бабушка её не забыла.
— Не стоит…
— Стоит. Это то, что я могу исправить.
Говорить мешал ком в горле.
— Вы поправитесь. У нас впереди много времени.
— Может быть. Но инфаркт — предупреждение. В моём возрасте второго шанса может не оказаться.
Когда её выписали, я забрала Надежду Петровну к себе. Сказала — ненадолго, пока окрепнет. Но обе понимали: она может оставаться столько, сколько нужно.
Через неделю позвонил Игорь:
— Катя, что происходит? Мама говорит, что живёт у тебя.
— И что? Проблема?
— Да не то чтобы… просто странно. Мы ведь разведены.
— Разведены мы с тобой, Игорь. Не с твоей матерью.
— Но Вика не понимает…
— А Вике хотелось бы ухаживать за больной свекровью?
Пауза.
— Ну… она не привыкла. Её мама ещё молодая.
— Понятно. Не переживай, я справлюсь.
Я и справлялась. Свекровь быстро набирала силы: помогала по дому, гуляла с Дашей, читала ей сказки. По вечерам мы пили чай и беседовали — о жизни, планах, будущем дочери.
— Знаешь, Катя, — сказала она однажды, — я только теперь понимаю, что такое семья.
— И что же?
— Это когда люди рядом не потому, что «так положено», а потому что иначе не могут. Ты могла не ехать в больницу. Могла сказать: «Не моя родственница, не моя забота». Но поехала. И привезла Дашу. Потому что не могла иначе.
— Вы мне не чужая.
— По бумагам — да. Но ты поступила как дочь. Честно — лучше многих родных.
Я вспомнила Игоря и его «пятизвёздочный» отпуск.
— Просто так сложилось.
— Не сложилось. Ты выбрала. И за этот выбор я тебе благодарна.
Через месяц к нам пришёл нотариус. Как и обещала, Надежда Петровна переписала завещание: всё — Даше.
— Вы точно уверены? — переспросила нотариус. — А сын?
— У сына всё есть. А жить в этой квартире будет моя внучка.
Вечером позвонил Игорь — голос кипел:
— Катя, что за спектакль? Мать оформила всё на Дашу?
— Это её воля.
— Да какое ещё «её»? Я единственный сын! В суде докажу, что бывшая невестка давит на пожилого человека!
— Остынь. Никто ни на кого не давил. Твоя мать в ясном уме и твёрдой памяти приняла решение.
— Она под твоим влиянием! Я понимаю, тебе нужны деньги, но так нельзя.
Я выглянула в окно: во дворе Надежда Петровна с Дашей строили из мокрого песка «торт».
— Знаешь, Игорь, когда твоя мама лежала в реанимации, я не думала о деньгах. Когда она заново училась ходить, я не думала о наследстве. Когда Даша каждый вечер читала ей сказки — мы не думали о завещании. Мы просто были рядом.
— А я что, не люблю мать?
— Не знаю. Скажи: где ты был, когда она умирала?
Долгое молчание.
— Я не знал…
— Знал. Я звонила. А ты веселился в Турции.
— Катя…
— Игорь, твоя мать жива и идёт на поправку. Мы счастливы. Хочешь участвовать — приходи. Нет — не мешай.
Я отключила телефон и впервые за три года почувствовала себя по-настоящему свободной.
Вечером, когда Даша уснула, мы с Надеждой Петровной сидели на кухне с чашками чая.
— Не жалеешь? — спросила она.
— О чём?
— Что взялась за меня. За больную старуху, которая «мешает личной жизни».
Я рассмеялась.
— Когда я была замужем за вашим сыном, у меня была свекровь. А теперь у меня есть мама. Чувствуете разницу?
Её глаза увлажнились.
— Спасибо, дочка.
— Это я благодарна вам. За то, что напомнили: семья — не штамп, а выбор. Ежедневный выбор быть рядом.
За окном медленно падал первый снег. Завтра Даша обязательно захочет лепить снеговика. А мы с Надеждой Петровной будем стоять у окна, пить горячий чай и смотреть, как играет наш ребёнок.
Наш. Потому что семья — это те, кто остаётся, когда нужно. Кто приходит в больницу каждый день. Кто читает сказки и лепит снег. Кто однажды сказал «не пошевелю пальцем», а сегодня подставил плечо.
Семья — это выбор. И мы свой сделали.
