Лера росла в квартире в самом сердце столицы, где царила сдержанная элегантность и порядок, почти как в музее.
Паркет сверкал, будто только что отполирован, плотные шторы из шелка мягко рассеивали свет, а в застекленном шкафу стояла коллекция тончайшего венецианского стекла — прикасаться к ней Лере строго запрещалось.
Во главе этого маленького вселенной стояла Виктория Сергеевна — мать Леры. Её голос звучал легко и красиво, словно музыка.
Она могла часами рассказывать о художественных открытиях в архивах Флоренции или об открытиях на выставках в Париже. Её хватало одного взгляда или жеста, чтобы поставить на место надоедливого официанта или чрезмерно разговорчивого знакомого.
Лера не сводила с неё глаз, впитывая каждый жест, каждую интонацию. Она хотела быть такой же — уверенной, сдержанной, непреклонной. Уже с пяти лет девочка занималась французским — мама считала его языком утончённых людей и искусства.
Она терпела скуку в музейных залах Третьяковки, лишь бы послушать, как Виктория Сергеевна рассуждает о палитре Левитана. Деньги всегда были фоном — как само собой разумеющееся. Каникулы на Лазурном берегу, дизайнерская одежда, новейшие гаджеты — все это воспринималось Лерой как норма.
Мама утверждала, что средства поступают от галерейных консультаций, переводов и грамотных вложений. Лера не сомневалась — зачем, если мама всегда производила впечатление человека, знающего, что делает?
Разоблачение настигло внезапно и резко, как пощёчина.
Она искала лекции по истории искусства на планшете Виктории Сергеевны, чтобы подготовить доклад. Но вместо нужной папки наткнулась на незнакомый мессенджер. Любопытство победило. То, что она прочитала, потрясло её до глубины души.
Циничные фразы, откровенные обсуждения «услуг», неприкрытая пошлость, суммы в твердой валюте, роскошные отели… Отправитель — «Вика». И фото — именно та фотография, где мама казалась Лере воплощением стиля и интеллекта. Теперь этот кадр казался дешевым и вульгарным.
Экран буквально заворожил её. Она даже не заметила, как опустилась на пол, всё ещё сжимая планшет в руках.
В этот момент в квартиру вошла Виктория Сергеевна. В ней ещё ощущался прохладный вечер и аромат дорогих духов. Скинув пальто, она направилась в спальню.
— Лера, ты планшет не видела? Кажется, я… — она замолчала, увидев дочь.
Лицо матери моментально побледнело. Взгляд её упал на экран устройства в руках дочери.
Лера подняла глаза, в голосе дрожало напряжение:
— Мам… это что?
Она протянула планшет, словно это была змея, жалящая её. Мать молча взяла его, слишком медленно, слишком аккуратно. Смахнула переписку и выключила экран — щелчок прозвучал как удар.
— Это не твое дело, — ледяным голосом произнесла она. — Ты не должна была это читать.
— Не моё дело?! — Лера воскликнула, в её голосе были и изумление, и ярость. — Ты… ты что, правда… ты в эскорте?
Произносить это слово было мучительно. Оно зазвенело в пространстве, как плевок на глянцевую поверхность их жизни.
— Но ты же кандидат наук! Ты цитируешь Данте наизусть, рассказывала мне про Боттичелли у подлинников! Это?! — она указала на планшет.
Виктория Сергеевна молча подошла к окну, за которым мерцали огни столицы. Её силуэт застыл в натянутой позе.
— И что ты хочешь услышать? — сказала она резко. — Хочешь знать, сколько платят специалисту с моим образованием? На аренду, на школу тебе, на всё — не хватает. Я выбрала путь, который обеспечил тебе всё это. Никого сюда не водила. Ни разу. Этот дом — только твой. Моё тело — мой выбор. И пока ты живёшь за мой счёт — уважай его.
— Уважать?! — Лера вскрикнула. — За что?! За ложь? За обман? За то, что всё в этой квартире — фальшь? Я стремилась быть такой, как ты. А ты… кто ты?
Эти слова будто ударили по матери. Она с трудом сдерживалась, чтобы не сорваться.
— Я мать, — резко сказала она. — Которая хотела тебе лучшего. Да, грязный путь. Да, тяжелый. Но ты выросла в тепле и безопасности.
Лера не слышала. Она выбежала, захлопнула дверь своей комнаты, бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку.
Всё рухнуло. Образ идеальной матери, их шикарная жизнь, даже запахи дома теперь казались ей отвратительными.
Наступили дни тишины и отчуждения. Они жили в одном доме, но как посторонние.
Виктория старалась вернуть привычный порядок — завтрак, разговоры, мелкие заботы. Лера едва отвечала. Всё вокруг стало вызывать отвращение. Вазы, техника, платья — всё напоминало о продажности.
Даже знания, которые мать в неё вкладывала, теперь казались фальшивыми. Зачем отличать подделку, если сама жизнь оказалась ею?
Через неделю приехала тётя Оля. Она застала Леру одну.
— Лерочка, — мягко сказала она, присаживаясь рядом. — Я знаю… ты узнала.
— И ты знала? — с горечью спросила девушка. — И молчала?
— Да, — тяжело выдохнула тётя. — Но я не поощряла. Я просто… не смогла отвернуться. После того, как ваш отец ушёл — она осталась одна. Она выбрала единственный способ, который гарантировал тебе всё.
— Ценой меня, тётя, — хрипло усмехнулась Лера. — Моего доверия. Моей веры.
Лера поняла: простить — не значит оправдать. Это просто способ пережить.
Она ушла в себя. Учёба стала её спасением. Страницы учебников — кирпичи новой жизни.
Стипендия. Общежитие. Независимость. — повторяла она про себя, как молитву.
Однажды за ужином мать спросила:
— Ты уже решила, куда подаешь документы?
— В Санкт-Петербург. Филологический. Лингвистика, — ответила она спокойно.
— Лингвистика… Хорошо. Университет сильный. Но зачем тебе мучиться в общежитии? Я сниму тебе…
— Нет, — оборвала её Лера. — Общежитие. Сама. Без… посторонней помощи.
Мать сжала губы. В её глазах мелькнули боль, обида… и, может, капля уважения.
— Как скажешь. Я помогу тебе с переездом и переведу немного на первое время.
Наступил день отъезда. Пасмурный августовский день. Чемодан стоял у двери, рядом — спортивная сумка.
Лера была в простом свитере и джинсах. Никаких украшений, ни грамма косметики. Она прошлась по квартире, будто прощаясь. Всё казалось чужим. Холодным.
У витрины с венецианскими фигурками её пальцы задержались. «Сколько это стоило?» — промелькнуло в мыслях.
Мать стояла у входа, не приближаясь. Она выглядела растерянной, почти сломленной.
— Такси ждёт, — сказала она тихо. — Напиши, как устроишься. Деньги переведу.
Лера взяла ручку чемодана. Мать смотрела на неё с мольбой в глазах.
— Спасибо, — коротко сказала Лера.
И всё. Ни «мама», ни «я позвоню».
Она вышла, не оглянувшись.
В такси, мчащемся в аэропорт, она смотрела в окно. Радости не было. Только чувство свободы. Будто она сбросила тяжёлую, дорогую, но насквозь запачканную одежду.
В самолёте, уносящем её в новую жизнь, она закрыла глаза. Перед внутренним взором возникла не Венеция и не Париж. А маленькая общажная комната, студенческая столовая и библиотека, где пахнет бумагой и надеждой
