Она — врач-инфекционист. Отличный специалист, но совсем не утешитель.
За всё время, что она лечит мою дочь, она ни разу не сказала ничего, что могло бы меня успокоить.
Её язык — это язык диаграмм, анализов и медицинских терминов.
— Лейкоциты — двенадцать.
— Это хорошо?
— Меньше, чем было, но выше нормы. Родничок провалился — пересушили.
— Это серьёзно?
— Назначу препарат, он стабилизирует состояние…
Каждое слово даётся ей как будто через силу. Она неохотно идёт на контакт.
Родители, такие как я, закидывают её вопросами. Она обязана отвечать, но делает это предельно сдержанно, точно под запись.
Каждое её выражение — выверено, словно за ним стоит адвокат в белом халате.
Ирина, кажется, мечтает просто лечить — без бесконечных расспросов и эмоций. Но в реальности так не бывает.
Я не знаю, как к ней относиться. Уважение? Неприязнь? Что-то среднее.
Но я вынуждена ей доверять. Жизнь моего ребёнка — в её руках.
У неё нет цели понравиться. Она не гладит по голове, не уговаривает, не утешает.
Да это и не её работа. Её задача — бороться с инфекциями, а не с моими паническими атаками.
Она выглядит уставшей. Красные глаза за стеклами очков выдают бессонные ночи.
Я уже не пристаю к ней с вопросами. Просто наблюдаю, как дочка идёт на поправку.
Два дня назад ребёнок еле держался в сознании, а теперь уже сидит, ест яблоко и даже улыбается.
Ирина осматривает её, слушает, кивает:
— Умница, Катя.
А мне — ни слова.
Но я и не жду уже.
После обеда в соседний бокс привозят тяжёлого малыша — ему всего год.
Состояние — критическое.
В этой инфекционной больнице нет отделения реанимации, поэтому Ирина начинает обзванивать крупные клиники, требует перевода.
Но в ответ — холодный отказ: «Мест нет. Лечите сами. Нейроинфекция — не наш профиль».
Рабочий день закончился. До трёх. У Ирины дома дети, муж.
Но она остаётся. Не уходит.
Продолжает бороться — за Петино дыхание, за право получить консультацию невролога, за лекарства.
Медсёстры — тише воды. Им привычно, что начальство в три уходит. После этого в отделении воцаряется лёгкий хаос.
Но не сегодня.
Мальчик в палате рядом. Слышимость отличная. Его мама звонит по телефону:
просит друзей молиться за Петю, советуется, какие молитвы читать, просит кого-то сходить в церковь, попросить батюшку.
Вечером Ирина заходит к ним и сообщает: лекарства, нужные срочно, в больнице отсутствуют.
Нужно купить самим. Диктует список: среди прочего — «Мексидол».
В ответ — крик:
— Мы налоги платим! Почему я должна покупать лекарства?! Это поборы! Я подам в суд!
Ирина молча выходит.
Моей дочери тоже назначали «Мексидол», мы тоже покупали его сами.
Через несколько минут слышу, как мама Пети звонит мужу:
ругается, жалуется на врача, просит привезти иконы, святую воду.
У меня осталось несколько ампул. Я беру упаковку, выхожу в коридор.
Найти Ирину несложно — она в ординаторской.
Стоит спиной, диктует мужу список лекарств. Для Пети.
— Виталя, надо срочно, — говорит она. — Мальчишки дома посидят одни, ничего страшного. Аптека работает до десяти, прошу тебя… потом обсудим, какая я мать…
— У меня есть «Мексидол», — говорю я. — Не покупайте. Возьмите мой.
Она резко оборачивается, вздрагивает. Впервые вижу её лицо без маски.
Красивая. Уставшая. Настоящая.
— Спасибо, — говорит она. И в трубку добавляет:
— «Мексидол» отпадает. Нашли.
Я аккуратно кладу купюру в карман её халата — тысяча рублей.
— Вы что, совсем?! Не надо этого! — Ирина перехватывает мою руку.
— Это не вам. Это Пете.
Она опускает взгляд.
— Спасибо тебе… — говорит тихо. Потом поправляется: — Вам.
— Тебе, — отвечаю я, и возвращаюсь в свою палату.
Ночью становится хуже. Не моей дочке — Пете.
Сквозь полусон я слышу, как Ирина даёт указания: какую поставить капельницу, чем сбить жар.
В это же время, как фоновая музыка, доносится шёпот молитвы — мама мальчика просит у неба помощи.
Когда заболела моя дочка, люди со всех сторон предлагали помощь.
Если представить это в цифрах, то из ста человек:
85% молились. Советы были разного калибра: «прочти ту молитву», «обратись к батюшке», «поставь свечу», «исповедуйся». Мне говорили, что «молитва матери с морского дна ребёнка достанет».
5% убеждали попробовать альтернативу — гомеопатию, остеопатов, бабок-знахарок, рейки, наложение рук.
И только 10% давали конкретику — рекомендации хороших врачей, предлагали клиники, убеждали: «улетай в Европу, здесь тебе не помогут, это».
К утру Петя стал спокойнее. Температура исчезла, он уснул.
Его мама тоже заснула. Вместо молитв — негромкий храп.
А Ирина не спала всю ночь.
В девять утра началась её новая смена. Она делает обход.
Заглядывает к нам с дочкой:
— Лейкоциты снизились до девяти.
— Спасибо, — отвечаю я.
— Это хорошо. Воспаление уходит.
— Я поняла.
Я больше не задаю ей вопросов. Мне её жаль.
Она снова в очках и в маске. Но даже сквозь это видно — глаза опухшие, налитые красным.
Ирина уходит дальше — осматривать других.
В три часа, по графику, у неё должен закончиться рабочий день.
Пете стало заметно лучше: он проснулся бодрый, поел с аппетитом.
Перед уходом Ирина заходит к ним. Проверить, как чувствует себя мальчик.
Я слышу, как она мягко просит малыша разрешить послушать его.
В этот момент маме звонят. Она с восторгом в голосе говорит в трубку:
— Всё! ПЕТЮ ОТМОЛИЛИ! СЛЫШИШЬ?! ОТМОЛИЛИ!!!
Я смотрю в окно своей палаты.
Ирина идёт по двору. Тяжёлой, уставшей походкой.
Она не просто хороший инфекционист. Она — настоящий человек.
Если верить в Бога, то, может быть, он и посылает таких людей.
Но победила болезнь вовсе не молитва. Её победила Ирина: антибиотиком, бессонной ночью, знаниями и упорством.
Она идёт домой. Измотанная. Без «спасибо».
Работа такая.
А в коридоре до сих пор эхом звучит:
— Отмолили…
