— Пап, а мама где? — Петя тянул Алексея за штанину, размазывая по щеке кашу.
Алексей стоял, уставившись в одну точку, крепко сжав в ладони мятый лист бумаги. Пальцы медленно, но неумолимо превращали записку в скомканный комок.
— Пап? — повторил Петя настойчивее, снова дёргая ткань.
Ваня подошёл молча и стал рядом. Семилетний мальчик понимал многое, хоть и не говорил вслух. Его серьёзные глаза смотрели исподлобья, плечи были слегка втянуты.
А из комнаты доносился плач Маши, становившийся всё громче.
— Мама уехала, — наконец выдавил Алексей. Голос скрипел, как ржавая петля. — Надолго.
— А когда вернётся? — Петя, не унимаясь, продолжал задавать вопросы.
Алексей разжал пальцы, записка распрямилась: «Прости. Я не могу так больше. Это не моя жизнь. Забудь.»
Он тяжело втянул воздух, будто собирался поднять непосильную тяжесть.
— Не знаю, сынок. Правда, не знаю.
Ваня всё понял. Он просто прислонился к отцовской ноге. А Петя тянулся к объяснению:
— А куда? Почему нас не взяла? А она позвонит?
Из спальни вышла Маша с растрёпанными волосами и тряпичной куклой в руках. Глаза у неё были красные.
— Где мама? — шёпотом спросила она, голос дрожал.
Алексей опустился на корточки и заглянул в глаза дочери:
— Мама уехала. Теперь мы сами, малышка. Вместе.
Маша обняла отца и снова разрыдалась. За ней подтянулся Петя. Лишь Ваня стоял, стиснув зубы, молча.
На кухне Алексей держал ложку над тарелкой:
— Открыли ротики. Каша стынет.
Прошла неделя. Семь дней без сна и ответа, что делать дальше. Петя отказывался есть сам, Маша кричала по ночам, а Ваня отгородился, будто выстроил стену.
— Ваня, ты у нас старший. Подай пример, — Алексей протянул ему ложку.
Мальчик машинально жевал, не замечая вкуса. Алексей вытирал Петину щёку.
— Сегодня бабка Зина придёт. Побудет с вами. А я на трассу, табуретки продавать поеду.
— Я не хочу к бабке, — Маша едва слышно.
— Машенька, надо. Нам деньги нужны.
В доме стоял запах каши и сырости. За окном мокрые деревья качались под ветром. Алексей зашивал Ванин рюкзак.
— Опять лямка. Ваня, читаешь, что в школе дают?
Кивок.
— Молчишь. Почему?
Пожатие плечами.
— Пап, — Маша подошла с расчёской. — Заплети мне косу.
— Я… не умею, — растерянно признался Алексей.
— А мама умела…
Петя уже дремал в углу. Алексей отложил рюкзак, взял расчёску. Спутанные волосы Маши не поддавались.
— Ай! — она взвизгнула.
— Прости, милая. Щас получится…
Через полчаса волосы были собраны кое-как, но Маша сияла:
— Почти как у мамы.
— А у Пети где штаны? — рылся Алексей в комоде.
— Порвались, он вчера на забор полез.
Стук в сенях. На пороге бабка Зина с кастрюлей.
— Суп принесла. Чего не зовёшь? Справляешься, значит?
— Спасибо. Держимся.
— Вижу, как держитесь. Штаны рваные, косы как гнёзда. Давай, я зашью.
Пока Зина хлопотала, Алексей ушёл в мастерскую. Опилки ложились ковром, руки работали на автомате. А мысли… витали где-то в прошлом, где всё шло иначе.
За забором соседки шептались:
— В опеку бы сдать. Куда ему с тремя?
— Да. И ушла ведь, без совести!
Алексей проходил мимо, не замечая. Только кулаки белели. В руках пакеты с крупой.
— Что милиция говорит?
— А что? Ушла. Не преступление.
В доме пахло уставшими детьми. И никакой опеки. Он не отдаст. Его уже бросили. Повторения не будет.
Вечером он сидел на крыльце. Небо усыпано звёздами. И ни одной ближе.
— Пап, гляди, как лечу! — Петя, теперь восьмилетний, мчался с самолётиком.
Прошло четыре года. Четыре зимы, четыре весны без неё. Без её помощи. Без объяснений.
Алексей вытер руки, вышел из мастерской. Пахло лаком и деревом.
— Хорош, малец. Осторожно только.
Ваня строгал доску. Одиннадцать. Руки уже мужские. В школе его сторонятся. Дома он незаменим.
— Ваня, ужинать. Маша, картошку на стол!
Девочка выглянула из дома. Аккуратные косички — её собственная работа. За эти годы научилась всему сама. Пусть маленькая, но настоящая хозяйка: и бельё постирает, и обед приготовит, и с Петькой управится.
— Картошка ещё не доварилась, — отозвалась она, не оборачиваясь. — Ещё минут десять.
Алексей глянул на неё, и сердце сжалось. Девять лет, а в глазах — взрослая усталость. Их детство словно кто-то стёр ластиком.
— В школе будет собрание, — сказал Ваня, бросая на стол измятый лист. — Учительница новая хочет всех родителей видеть.
— Какая ещё учительница? — нахмурился Алексей, разливая по мискам суп.
— Молоденькая. Ведёт рисование и литературу.
— Мне некогда по собраниям шастать. Работа стоит.
— Она просила обязательно прийти, — не отступал сын. — Грозилась сама домой заявиться.
— Ну пусть идёт, — буркнул Алексей и замолчал.
Петя шепнул:
— Пап, она красивая. И добрая.
— Алексей Михайлович? — женский голос застал его врасплох. — Минуточку можно?
Он обернулся. У мастерской, чуть запыхавшаяся, стояла молодая женщина. Светлые глаза, тонкие черты, каштановые волосы развевались на ветру.
— Вы кто? — спросил он с неприязнью, сам того не желая.
— Мария Сергеевна. Преподаю у ваших ребят. Можно войти?
Алексей бросил взгляд на руки в опилках, затем кивнул:
— Заходите. Тут, правда, не убрано.
Она вошла и, осматривая резные изделия, улыбнулась.
— У вас талант. Настоящая работа.
— Чего хотели-то? — перебил Алексей.
— Хочу поговорить о Ване, — Мария присела на скамью. — Он способный. Но очень закрытый. С другими детьми почти не общается, на уроках — тишина.
— Он не болтун, это верно. Но парень что надо.
— Он нарисовал вот это, — она протянула лист.
На нём — лес, тени, четыре фигуры за руки. И в стороне — женский силуэт, едва видимый.
— Это ваша семья. Как он её чувствует, — сказала она тихо.
Алексей отвернулся:
— И что с того?
— Детям нужна забота. Особенно Маше. Она тянется к женскому примеру.
— Я не в силах её вернуть! — вспыхнул он. — Думаете, не пытался?! Обрывался, искал, подключал полицию. Испарилась!
Мария не отступала.
— Я не об этом. Я могу помочь. Хочу заниматься с Машей. И с мальчишками тоже.
Алексей насторожился:
— А вам это зачем?
— Потому что они замечательные. А вы держитесь изо всех сил. Но одному тяжело. Иногда нужно, чтобы кто-то просто был рядом.
После её ухода он долго стоял у верстака, будто пытаясь что-то разобрать внутри себя.
— Маша, вот так держи, видишь? Спица за спицей, — Мария показывала девочке вязание.
Снег падал за окном, в печи потрескивали поленья.
Сначала Мария приносила учебники, потом — пряжу, краски, книжки. Дом оживал. Петя стал смеяться чаще, Ваня — приносить пятёрки, Маша — расцветать.
— А вы замужем? — как-то спросила Маша.
— Нет, — улыбнулась Мария.
— Почему?
— Всё не встречала того, кому бы я действительно была нужна.
Алексей после этих слов молча пошёл колоть дрова. В груди шевелилось что-то забытое.
— Света нет! — крикнула Маша. За окном метель завывала.
Алексей зажёг лампу. В доме стало чуть теплее от жёлтого света.
Раздался стук.
— Кто там?!
— Это Мария! Пустите!
Он распахнул дверь — она стояла вся в снегу. Щёки горели от мороза.
— Застряла, буря началась, — сказала она, виновато улыбаясь.
— Проходите, — посторонился Алексей.
— Вы останетесь у нас? — обнял её Петя.
Она взглянула на Алексея. Он кивнул.
— Конечно. Где ж в такую бурю.
Ночь прошла в сказках. Петя рассказывал всем, включая Марию, про богатырей. Ваня улыбался. Алексей смотрел, как ожил дом, и сердце стучало с надеждой.
Завтрак был как из другого времени: блины, смех, запах печёного.
— Вы ещё придёте? — спросил Петя.
— Если пригласите, — ответила Мария.
Алексей посмотрел ей в глаза и сказал:
— Приходите. Детям с вами… хорошо.
— И мне с вами, — прошептала она.
— Думаешь, это предательство? — Алексей стоял с ней у реки.
— Нет. Ты жив. Дети живы. Вы имеете право быть счастливыми.
— Я её ждал. Два года искал.
— Они знают. И уважают тебя за это.
— Я плохо говорю…
— А ты не говори. Ты делаешь. А это дороже.
Утром он вырезал кольцо — из берёзы, с узором листьев.
— Это тебе. Пока не золотое, но из души.
— Самое лучшее, — она надела его и поцеловала.
— Мы сделали это вместе, — Алексей обнял её, глядя на детей. — Одну жизнь — на всех.
— Мам, смотри, какие цветы! — Маша бежала с охапкой полевых.
Прошло два года. Дом стал ещё светлее.
— Нас будет шестеро, — Мария прижала руку к животу.
Алексей замер.
— Ты… мы…
— Да.
Он закружил её, а дети радостно кричали.
— Ещё один! — прокричал Алексей.
— Ты справился, — прошептала Мария. — Ты создал семью.
Он обнял её крепче. Больше не нужно было слов. Он знал: теперь всё точно будет хорошо.
