Осень в тот день стояла прозрачная и колкая. Воздух был свежим, прохладным, он щипал щеки и вынуждал поплотнее закутываться в пальто. Настя с Верой возвращались из книжного магазина, оживленно переговариваясь и смеясь. В руках у каждой были пакеты с покупками. Их радостные голоса звучали особенно громко на фоне сонных аллей, погружённых в дремоту. Но безмятежность парка нарушилась внезапно.
Из-за огромного дуба вышла женщина. Высокая, исхудалая, в длинной пестрой юбке до земли и темном платке, из-под которого выбивались пряди смоляных волос, кое-где тронутых сединой. Черные, провалившиеся глаза уставились прямо в Настю, и в этом взгляде было что-то гипнотическое.
— Девушка, — хриплый, будто истертый временем голос раздался резко, — погадаю тебе. Судьбу твою открою. Любовь, богатство, счастье…
Настя растерялась, ускорила шаг, надеясь пройти мимо, будто не слышала. Но сухая рука неожиданно крепко схватила ее за запястье, не позволяя уйти.
— Постой, красавица. Куда спешишь? Я тебе зла не причиню. Только правду скажу.
Вера шагнула вперед, пытаясь вмешаться, но холодный взгляд незнакомки остановил её. Казалось, этот взгляд лишал воли, вынуждая замереть. Настя почувствовала, как ледяное прикосновение старухи тянется все выше по руке, будто холод медленно прокрадывался к самому сердцу.
Закрыв глаза, цыганка водила пальцами по ладони Насти, словно читая скрытую запись.
— Вижу тебя… в просторном доме. Муж рядом — надежный, щедрый. Настоящий клад. И дочка у тебя будет — светловолосая, с глазками, как небесные цветы. — Старуха приоткрыла один глаз, наблюдая за реакцией. Настя слушала, то ли затаив дыхание от страха, то ли от любопытства. — Всё у тебя сложится, девочка. Любима будешь, дом будет полон счастья.
На лице Насти появилась робкая улыбка. Но внезапно пальцы старухи сжались так сильно, что ей стало больно. Женщина резко раскрыла глаза, а зрачки ее сузились в острые иглы.
— Но вот только… — голос ее стал шепчущим, угрожающим, словно шелест сухих листьев под ногами. — Крестная у твоей дочери будет мертвая. Она окрестит дитя. Будет стоять рядом. Ледяная, холодная, как могильный камень. И всю жизнь будет тенью с вами.
Настя рывком выдернула руку, будто прикоснулась к огню. Сердце билось так быстро, что перехватывало дыхание. Старуха смотрела на нее странно, с улыбкой, в которой не было ничего ясного.
— Напугалась? Зря. Мертвых бояться не стоит. Они тише живых. Ты сама её найдешь. Сама позовешь крестной. Ну что, позолотишь ручку за весть?
Протянутая ладонь ждала платы. Настя дрожащими пальцами вытащила из сумки несколько мятых купюр и сунула их женщине, после чего мертвой хваткой схватила Верину руку и почти бегом потащила подругу прочь, даже не осмелившись оглянуться.
Прошло десять лет. Тот осенний случай уже казался Насте выцветшей страницей прошлого, страшным, но забытым сном. Однако слова старухи всё равно жили в ее памяти, всплывая в минуты тревожной тишины. Особенно теперь, когда рядом мирно спала ее золотокудрая дочь Арина с глазами-незабудками.
Предсказание сбылось пугающе точно: любящий муж Андрей, уютный дом, наполненный светом. Всё совпало. Всё, кроме крестной.
Настя нашла простое решение: не крестить малышку. Нет обряда — не будет и мертвой крестной. Мысль казалась непробиваемой, и она держалась за неё отчаянно, как за спасательный круг.
Пока их квартира была на ремонте, семья искала временное жильё. Удача улыбнулась — светлая квартира на верхнем этаже в приличном районе. Хозяева, пожилая пара, согласились сдать её на полгода за приемлемую цену.
— Смотри, Андрюш, — оживлённо показывала Настя мужу фотографии на планшете, — просто идеально! И сама квартира уютная, и вид из окна чудесный.
Андрей нахмурился:
— Последний этаж… кухня крохотная. И хозяева далеко. Ты уверена в документах?
— Конечно! Я с ними по видеосвязи говорила. Прекрасные люди, Валентина и Геннадий. Даже внучку ихнюю видела — озорная девчонка Юля. Все бумаги у агента, доверенность в порядке. Завтра съездим посмотреть. И кухня нормальная, это тебе кажется. К тому же — лифт и колясочная. Нам ведь всего на полгода.
Андрей, видя её настойчивость, лишь вздохнул. Он списал её напряжённость на усталость после рождения ребёнка.
Арина росла беспокойной — плохо спала, мало ела, бесконечно плакала. Настя выматывалась, дни сливались в круговорот бессонных ночей, пеленок и бутылочек. Мама, Лидия Ивановна, всё уговаривала крестить внучку: мол, после обряда ребенок изменится, станет спокойнее. Но Настя молча качала головой, не решаясь рассказать о том древнем предсказании.
Как-то раз, окончательно вымотанная, она сидела на диване, укачивая кричащую Арину. В этот момент Лидия Ивановна решительно сказала:
— Давай-ка в ванную. Я святой воды из церкви принесла. Умоем — и всё наладится.
— Мам, нет! — вскрикнула Настя. — Она же некрещеная!
— А что тут страшного? — отрезала мать. — Хуже не станет. Видишь ведь, девочка мучается.
Настя, сдавшись, пошла за ней, прижимая дочь к груди. В ванной Лидия набрала воды, Настя подставила руку, пытаясь удержать баланс.
— Осторожно! Воду пролила! — крикнула она. В следующее мгновение сама оступилась.
И вдруг ощутила, что не упала. Будто кто-то невидимый подхватил её за локоть, а ребенка — за спинку. Арина, вся мокрая от капелек, неожиданно замолчала. И Настя заметила: одна капля скатилась по щеке дочери и словно растворилась, будто кто-то невидимый стер её пальцем.
По телу пробежал ледяной озноб, волосы на затылке встали дыбом. Лидия Ивановна спешно вытерла лицо внучки полотенцем и дрожащим голосом сказала:
— Холод какой-то пробрал. Пойдем, быстрее в тепло. Надо укутать малышку!
С того дня в квартире поселилось что-то особенное. Незримое, неосязаемое, но совершенно ощутимое. Настя стала улавливать странное чувство: они здесь не одни. По ночам её будили лёгкие, почти неразличимые шорохи, переходящие в тихий, убаюкивающий шепот, похожий на древнюю колыбельную. В детской комнате воздух часто оказывался холоднее, чем в других помещениях, и в нём упорно держался тонкий запах — смесь полыни и старого дерева, которого прежде в доме не было.
Арина заметно изменилась. Теперь она лежала в кроватке спокойно, больше не плакала навзрыд, а что-то весело лепетала себе под нос. Иногда тянула ручки вверх, словно к невидимому человеку, и заливалась счастливым смехом. Казалось, кто-то, скрытый от глаз, склонялся над ней и играл с малышкой, пока мама занималась своими делами.
Однажды ночью Настю разбудил тихий, тянущийся плач. Она, не до конца проснувшись, привычно пошла к дочери. Но, дойдя до порога, застыла.
У окна стояла фигура. Полупрозрачная, сквозь её силуэт просматривались цветы на обоях. Длинные, светлые волосы падали на плечи, а большие, до пронзительности грустные глаза были обращены на спящую Арину. На бледных губах, лишённых крови, играла усталая, мягкая улыбка.
Настя ощутила, как сердце обрывается. Она вскрикнула, прижавшись к дверному косяку. Призрак медленно повернул голову и беззвучно, одними губами, произнёс слово, которое Настя прочитала отчётливо, несмотря на темноту:
Крестная.
Видение растаяло, будто растворилось в воздухе. Арина, вспугнутая материнским криком, заплакала.
С той ночи Настин страх сменился странной смесью вины и благодарности. Она стала всё чаще замечать прозрачную тень, склоняющуюся над дочерью. Но сама Ариша принимала её с восторгом: радостное гуление, улыбки, протянутые ручки — всё говорило о том, что ребёнку рядом с незримой гостьей спокойно и уютно.
Настя поняла — пророчество сбылось. Крестная её девочки пришла. Только была она не из мира живых.
— Но это ведь ненормально, правда? — Настин голос дрожал. Она сидела на скамейке в том самом парке и делилась с Машей, соседкой по дому, с которой они подружились на площадке. — Она не пугает, не вредит. Наоборот, Ариша стала спокойной, послушной. Но я постоянно ощущаю эту прохладу, присутствие рядом… страшно же, понимаешь?
Маша слушала, и её лицо становилось всё напряжённее. Она отводила взгляд, теребила рукав куртки, избегала прямого ответа.
— Тебе просто кажется, — наконец пробормотала она, резко вставая. — Усталость, нервы… Ладно, мне бежать надо, дочку из садика забирать. Пока.
Она торопливо развернула коляску, но Настя крикнула ей вслед:
— Ты что-то знаешь! Почему молчишь?
Маша замерла на секунду, стоя спиной. Её плечи поникли.
— Настя… зачем тебе это? Если помогает — и слава богу. Вскоре переедете — забудешь, как страшный сон. Не копай.
— После таких слов я буду копать ещё сильнее! — упрямо ответила Настя. — Рассказывай всё!
Маша обернулась. Её лицо выдало внутреннюю борьбу. Она достала телефон, пролистала галерею и показала Насте фотографию. На снимке — две женщины с колясками. Одна — сама Маша. Вторая…
Светлые волосы, огромные глаза, печальная улыбка. Настя узнала её. Ту самую, что приходила ночами.
— Это Лара, — тихо сказала Маша. — Мы с ней не были близки, просто гуляли вместе. Она растила дочку одна. Жила там… в той квартире, где вы сейчас.
Она тяжело сглотнула.
— Потом она вдруг перестала выходить. День, другой. Я позвонила. Сначала подняли трубку — и я слышала только детский плач. Я кричала: «Лара! Алло!» — но в ответ было лишь рыдание малышки. Потом снова позвонила, и снова то же самое. Мы с соседом пошли наверх. За дверью всё так же плакала её девочка.
Голос дрогнул. Слеза блеснула на ресницах.
— Лары не стало. Сутки она там пролежала… А ребёнок остался жив. Голодная, испуганная, но живая. И знаешь… я до сих пор не понимаю, кто тогда поднял трубку. Но теперь думаю: это была Лара. Даже после смерти она звала на помощь. Не могла бросить своё дитя. И теперь, видимо, не может уйти. Вся её материнская любовь досталась твоей дочке. Она теперь поёт ей колыбельные, оберегает, как могла бы свою девочку.
— А та девочка? — едва слышно спросила Настя, вытирая слёзы.
— Родители Лары забрали её. Хорошие люди.
Настя вспомнила пожилую пару — Валентину и Геннадия, с которыми они общались по видеосвязи, и их внучку Юлю, ту самую живую, озорную девочку.
Вернувшись домой, Настя решилась. Она набрала хозяйку квартиры:
— Валентина, здравствуйте… Я узнала о вашей дочери. Простите, что так прямо. Мои соболезнования. И, знаете, мне кажется, я понимаю, почему она не может обрести покой. У меня есть мысль, как помочь ей. Но нужно сделать это вместе.
Через несколько дней в дверь позвонили. На пороге стояла Валентина, рядом — Юля.
— Проходите, — Настя растерялась, но пригласила их.
Они сидели на кухне за чаем. Валентина рассказывала о Ларе, плакала, Настя держала её за руку. Вдруг Юля тихо сказала:
— Бабушка, можно я тоже расскажу?
— Конечно, милая, — всхлипнув, ответила женщина.
— Тут тётя только что была, — серьёзно сказала девочка. — Она смотрела, как я с Аришей играю.
Валентина замерла.
— Какая тётя?
— Ну, крестная Ариши. Очень красивая. И на маму похожа. Она меня спросила, как я живу, про вас с дедушкой… Сказала, что скучает. И просила передать вам спасибо. Огромное спасибо. А ещё сказала, что теперь будет всегда с Ариной. Она её крестная и никогда её не оставит.
Юля улыбнулась, довольная тем, что выполнила поручение.
В квартире воцарилась тишина. Но это была уже не пугающая тягость — напротив, лёгкость, тепло и странное чувство покоя. Настя вдруг поняла: цыганка в парке много лет назад не предрекла ей беды. Она говорила о благословении. О силе материнской любви, такой безмерной, что ей не страшны даже границы между жизнью и смертью.
