Когда двоюродной сестре Оле впервые показали новорождённую дочку, она неожиданно заплакала. Акушерка решила, что это от переполняющей радости, и Оля только согласно кивнула, мол, конечно, слёзы счастья. Но позже, призналась мужу по секрету:
— Первое, что я заметила — это уши. Огромные! И мне стало так жалко дочку. Я подумала, как ей тяжело будет жить, и вот потому и расплакалась.
Никита, её супруг, тогда посмеялся, но сам мысленно признал — да, уши получились в деда. А дед, Никита Тимофеевич, был человеком уважаемым, но за своими размерами ушей давно закрепил репутацию «летающего старца». Часто в шутку говорили: «Никита, при ветре, наверно, как на параплане летаешь — с такими-то ушами!» И пошло это ещё с тех времён, как его маленький внук однажды увидел Чебурашку по телевизору и восторженно воскликнул: «Дедушка, он такой же красивый, как ты!» — и добавил — «Ну, Чубурашка!» Так это имя и приклеилось к Никите Тимофеевичу надолго.
Из всех детей, внуков и правнуков с ушами дедушки никому «не повезло». Кроме Люсеньки. Единственная девочка в новом поколении — и унаследовала «семейную особенность». Мама Никиты, прабабушка новорождённой, пыталась приободрить невестку:
— Не беда. Сейчас всё делают — подтянем, подрежем. Не проблема.
Девочку назвали Людмилой — в честь бабушки по маминой линии, которую все в роду очень любили. Таких Людмил в семье было уже семь, поэтому каждая носила своё уменьшительно-ласкательное имя. Эта — стала Люсенькой.
С малых лет Люся проявляла не по годам развитый ум. Говорить начала рано, и так чётко, что ни одного детского лепета вроде «гав-гав» или «бука» за ней не водилось. Когда ей было три, мы случайно встретились на улице. Я сказала ей:
— Пока-пока, Люсенька!
На что она, сдержанно вежливо, ответила:
— До свидания, тётя Наташа.
Когда пришло время идти в детский сад, там один мальчик, увидев Люсеньку, воскликнул:
— Мама, смотри, обезьянка!
На что девочка тут же с достоинством возразила:
— Я не обезьянка. Я — Чубурашка!
Интересно, что это было единственное слово, которое она произносила с ошибкой. Но, видимо, слишком часто слышала его от окружающих — в семье ведь это прозвище давно было в ходу. В итоге за ней закрепилось. Все называли её Чубурашкой. А родственники — «малая Чубурашка», в противовес прадеду.
Когда вся детсадовская группа пошла в школу, её прозвище отправилось вместе с ней. Оля старательно прикрывала дочке уши волосами, но сама Люся настаивала на хвостиках и косичках. На мамино «уши же видно будет!» гордо заявляла:
— Ну и что? Это моя изюминка!
Её уверенность поражала всех. Даже дядя Сеня однажды пророчески сказал:
— Эта девочка нас всех ещё прославит!
Когда кто-то пытался поправить произношение, мол, не «Чубурашка», а «Чебурашка», Люся хмыкала:
— Вас волнует, как звучит, а не то, что это вообще-то моё имя?
Когда ей исполнилось девять, случилось то, что изменило их мир: отец ушёл. Причём ушёл с громкими скандалами и разборками, прихватив все сбережения, даже те, что Оля откладывала на операцию для дочки. Он заявил:
— Я начинаю новую жизнь. Мне нужнее.
Связь с дочерью он оборвал. Оля плакала, не знала, как быть. Пыталась вернуть хотя бы деньги, но бывший муж пригрозил судом:
— У меня квартира, стабильный доход. Суд выберет не тебя — библиотекаршу без жилья.
Люсенька держалась. Поддерживала маму:
— Не нужно его подачек. Мы справимся.
Оля лишь шептала:
— Ты растёшь. Пока уши ещё мягкие. Сейчас всё можно исправить. А потом?
И вот однажды вечером позвонили. На пороге появился Никита Тимофеевич. Люся не захотела с ним говорить, но тот попросил Олю:
— Дай мне поговорить с ней. Один на один.
О чём они разговаривали — никто не узнал. Но после беседы он передал Оле конверт:
— Тут карта. На операцию, реабилитацию и немного на жизнь. Пин-код внутри, потом поменяешь. Каждый месяц буду туда переводить деньги — для Чубурашки. Не алименты — моя поддержка. Извини, что внук оказался ничтожеством, — и уже у двери, с неожиданной улыбкой добавил, — А я им ещё покажу злого Чубурашку!
Когда Оля заговорила с дочкой о возможности операции, та твёрдо отказалась:
— Нет. Я такая, какая есть. Я похожа на прадеда — и горжусь этим. Пусть любят не за уши, а за душу.
Время шло. Люсеньке исполнилось 23. Против опасений матери, поклонников у неё было предостаточно. А год назад появился Дима — и стал тем самым единственным.
От семьи отца за все эти годы не было ни весточки. Даже бабушка, мать Никиты, так ни разу и не позвонила внучке. Единственный, кто её не забывал — прадед. Он, как и обещал, продолжал переводить ей деньги, приглашал на дни рождения, но Люся приходила не сразу — сначала поздравляла по телефону, потом встречались вдвоём — в кафе или ресторане.
До своего 90-летия Никита Тимофеевич не дожил совсем чуть-чуть. Похороны были солидными, на уровне — статус обязывал. А через несколько дней позвонил нотариус — пригласил на оглашение завещания.
Это стало шоком для всех, особенно когда в нотариальной конторе появилась Люсенька. О ней «наследники» даже и не вспомнили.
Их ждала неожиданность: каждому сыну, внуку и правнуку по 100 тысяч «на поддержание штанов». А всё остальное — квартиры, акции, счета — всё отходило Людмиле Никитичне. И не просто недвижимость — среди прочего были пакеты акций крупнейших компаний.
— Он точно был в своём уме? — зашептал один из двоюродных братьев.
— Все заключения есть, всё заверено, — спокойно ответил нотариус. — А вам, Людмила Никитична, лично письмо.
Люся поблагодарила, взяла конверт и вышла. Не обращая внимания на охваченных яростью родственников. У фонтана на площади, на скамейке, она открыла письмо.
«Моя Чубурашка. Ты — моя гордость. Единственная, кто унаследовал не только уши, но и дух. Я помню наш уговор — и выполняю. Но теперь ты свободна. Делай с ушами что хочешь. Это больше не обещание».
Люся улыбнулась сквозь слёзы. Посмотрела в небо и прошептала:
— А я ничего менять не буду. Мне и так хорошо.
