— Это Матвей, — голос мужа прозвучал хрипло, словно он сам не верил, что произносит эти слова. — Это мой сын.
Перед глазами все потемнело, будто плотная пелена заслонила свет. У меня перехватило дыхание, слёзы жгли глаза, а сердце, казалось, перестало биться. Маленький мальчик, прижавшийся к Ярославу, выглядел испуганным и одиноким. Он сжимал в руках потрёпанного медведя с вырванным глазом, а растянутый свитер казался ему не по размеру — рукава почти полностью скрывали тонкие пальчики.
Я не могла вымолвить ни слова. Воздух стал липким, как в кошмаре, из которого не вырваться. Я чуть не упала, и лишь хватаясь за стену, удержалась на ногах. Нет… Нет, это невозможно…
— Прости, — прошептала я, едва сдерживая дрожь. — Что ты сказал?
Мой язык не слушался, губы пересохли, а в голове звенела лишь одна мысль: «Сын… Чей сын?». В голосе Ярослава звучала уверенность, а в глазах мальчика — страх, такой отчаянный, будто он уже знал, что его здесь не ждали.
Он пугался меня. Женщины в фартуке с мукой на руках и косой, испечённой заботой, — но он трясся от страха. Я не понимала, почему. Я ничего ему не сделала. Я же…
— Матвей — мой сын, — повторил Ярослав, и затем добавил, будто бросая камень в мою душу: — А теперь и твой.
Холодная, отрешённая фраза, в которой не было ни извинения, ни объяснения. Просто сухое объявление о факте, который разрывал моё сердце на куски.
Я в ужасе отшатнулась. В голове проносилось: «Сколько лет мальчику? Три? Четыре?» Если ему три года — значит, всё это произошло, пока я носила Алису… Если четыре — значит, в то время, когда я лежала в больнице после аварии и теряла нашего сына…
Я вспомнила то утро — вызвала такси, ехала к родителям, и вдруг… удар, крики, тьма. Очнулась уже в реанимации. Без малыша. Без надежды. Без сил жить. Я помню, как тогда Ярослав сидел у кровати, кормил меня с ложки, шептал, что мы справимся. Но теперь выходит, что в то же время, когда я умирала от горя, он… веселился на стороне?
— Ты изменял мне… — еле слышно пролепетала я. Каждое слово словно проходило через раскалённое горло.
А если сын старше… Если ему уже пять — значит, это случилось до Алисы. До всего… Когда я уже думала, что пережила боль… А он?
— Вика, хватит. Не нужно ничего выяснять, — перебил меня муж, сбрасывая с себя мальчика. — Просто прими его. Он теперь с нами.
Малыш, едва стоя на ногах, вцепился в штанину отца и испуганно глядел на меня. А Ярослав спокойно добил: — Ты ведь так и не смогла родить мне сына…
Слёзы хлынули из глаз. Снова боль, снова ком в горле, как тогда, в палате, когда врач равнодушно говорил, что плод был нежизнеспособен. А теперь Ярослав с лёгкостью сравнивает моего мёртвого ребёнка с этим испуганным мальчиком… и ставит на весы, будто можно взвесить, кто важнее.
— Яр… — прошептала я. — Что ты делаешь? Что происходит?
Он только взглянул на меня, словно на чужую. Голос был как лёд: — Стараюсь сохранить семью.
— Притащив в неё ребёнка от другой женщины? — прошептала я, стараясь говорить спокойно, чтобы не испугать мальчика.
— Нет никакой женщины, — отрезал он. — Ты — его мать. В свидетельстве стоит твоё имя. Он твой сын, Виктория. Поняла?
Мир рухнул окончательно.
Я знала, что это ложь. Но откуда-то у него были документы… Он подготовился. Он всё устроил. Зачем?
— Что ты несёшь? — еле выдавила я. — Где его настоящая мать?
— Её больше нет. И не будет, — рявкнул он и, схватив ключи от машины, добавил: — А ты теперь мать Матвея. И ни слова больше об этом. Я ясно выразился?
Я машинально кивнула, но это был не ответ. Это была защитная реакция на удар. Внутри всё разрывалось. В голове вертелось: «Алиса… как она воспримет? Что сказать ей? Родственникам? Себе?..»
— Яр… ты предал… нас всех предал… — выдохнула я, когда он вернулся с бутылкой минералки. — Ты думаешь, это можно забыть?
Он шагнул ко мне, схватил за лицо, сжал щеки, заставив вытянуть губы, и процедил: — Это не предательство. Предательство — если бы я выкинул тебя и дочку на улицу. А это — просто ребёнок. Ты примешь его. Так надо.
Я отпрянула к стене. Руки дрожали. Всё тело ломило, будто кто-то выжимал меня изнутри.
— А если я не приму? — сдавленно спросила я, — Что ты собираешься делать?
Ярослав наклонился, глаза сверкнули злостью:
— Тогда уходи. Но одна. И забудь про Алису. Пойдёшь в суд — лишу тебя родительских прав. Ты больше никогда не увидишь свою дочь.
Я онемела.
Он говорил это не в гневе, не на эмоциях — он всё просчитал. Он ставил ультиматум. Либо я глотаю предательство, либо теряю всё.
— Ты сошёл с ума… — прошептала я, чувствуя, как подгибаются колени. — Это всё… это не может быть правдой…
— Это жизнь, Вика. Добро пожаловать, — ухмыльнулся он. — Либо ты играешь по моим правилам, либо уходишь с пустыми руками.
И тогда я поняла: выбора у меня больше нет.
