— Я давно этого не чувствовал, — произнёс пожилой миллионер, обращаясь к новой сиделке. А ночью неожиданно попросил её… .
Работать у Павла Никитича Зорина никто не хотел. Он был замкнут, упрям, с тяжелым характером. За глаза его называли «бронзовым» — такой же незыблемый, сдержанный и холодный. За восемьдесят, но по-прежнему крепкий, только палочка в руке и редкие шаги напоминали о возрасте. В его огромном особняке царила угнетающая тишина, словно дом затаил дыхание перед бурей.
Сиделки у него не задерживались — кто убегал, не выдержав грубостей, кто уходил в слезах, потерпев моральный крах. «Я женщин с когтями боюсь больше, чем инфаркта», — с усмешкой произносил он, заставляя медсестёр нервно перешептываться.
Анна согласилась на эту работу не от хорошей жизни. После развода и трагической гибели сына она отчаянно цеплялась за любую возможность. Было время, когда работала уборщицей, потом санитаркой. Когда предложили ухаживать за Зориным — согласилась. Зарплата достойная. И всё же каждый день напоминал хождение по тонкому льду. Стоило немного ошибиться — и начиналось: «Почему вы хлопаете дверью, как на вокзале?», «Где горячее питание?», «Вы подглядываете, пока я сплю?»
Но Анна не вступала в споры. Просто делала, что нужно — с терпением и заботой. Варила наваристые бульоны, протирала полы, читала старику Чехова, а иногда — и Пастернака. Зорин слушал, не перебивая.
Прошло чуть больше двух недель. В один из вечеров, когда она поправляла плед на его коленях, он вдруг произнёс негромко: — Я давно этого не ощущал. — Что именно? — спросила Анна, удивившись его тону. Он задержал взгляд, как будто впервые обратил внимание на её лицо: — Заботы. Не из долга, а по-человечески. Просто потому, что человек умеет быть рядом.
Она не ответила. Он отвернулся к окну и замолчал.
Ночью она проснулась от звука вызовного звонка. Подумала: неужели что-то серьёзное? Подбежала к постели — он лежал спокойно, глаза были открыты.
— Анна, сделай для меня одну вещь, — прошептал он. — Побудь рядом. Просто держи меня за руку. Всю ночь. Я не хочу уходить один.
Она опустилась в кресло, обняла его ладонь — сухую, шероховатую — и не отпускала. До самого утра. Он ушёл тихо. Без слов. Под первый рассветный свет.
На похоронах были лишь пятеро. Из родных — ни одного. Пришли адвокат, водитель, двое бывших сотрудников. И Анна.
Через несколько дней ей позвонили из нотариальной конторы: — Павел Никитич оставил вам дом. И письмо. Вы указаны в завещании.
В записке был всего один абзац:
«Для той, кто напомнил мне, каково это — чувствовать. Спасибо, Анна. — П. З.»
Прошло три месяца. Она жила в его доме. Дом был старинный, с высокими потолками, дубовыми полами и полками, уставленными книгами. Анна ничего не меняла. Только расставила по подоконникам цветы.
Однажды в послеобеденное время кто-то постучал. На пороге — молодой худощавый парень в очках. Он переминался с ноги на ногу.
— Вы Анна? Меня зовут Алексей. Я… внук Павла Никитича.
— У него был внук? — не скрывая удивления, переспросила она.
— Да. Моя мама — его внебрачная дочь. Он не хотел нас знать. Мы с ним никогда не встречались. — Алексей достал конверт. — Он написал мне перед смертью. Попросил найти вас.
Внутри — короткое послание:
«Алексею. Я не был хорошим человеком. Но перед концом рядом со мной оказался тот, кто умел любить просто так. Найди её. Она покажет тебе, как это — быть настоящим. — Твой дед.»
Анна читала, и внутри всё сжалось.
— Заходи, Лёша. У меня есть немного пастилы. Он её обожал.
Два года спустя
Теперь на ступеньках дома часто сидели двое — женщина с добрым, спокойным лицом и молодой человек, увлечённо что-то пишущий в блокноте. Алексей работал над книгой. Не о бизнесе, не о капиталах — о людях, потерях и доброте.
Иногда он читал Анне вслух. Иногда просто сидели рядом, молча. А по утрам в доме пахло свежей выпечкой, геранью и мятной пастилой.
На входной двери висела табличка:
«Он ушёл не один. Он остался — в чьём-то сердце.»
