Настя остановилась в дверях, не в силах сделать шаг. Пальцы судорожно сжимали ручку сумки, будто одно неверное движение всё разрушит. Бежать? Но куда, если это её дом, их квартира?
В кресле у окна сидел Илья. В руках — то, что не должно было оказаться вне её взгляда. Её дневник.
Этот момент всё-таки настал.
Лучи дневного света резали лицо Ильи пополам: одна сторона — в тени, другая — залита мягким сиянием. Он казался двумя людьми одновременно: тем, кого она знала и любила пять лет, и чужим, нарушившим хрупкий договор доверия.
Совещание отменилось, и Настя вернулась домой раньше. Обычно в это время он с головой уходил в работу: наушники, ноутбук, таблицы и графики. Она никогда не вторгалась в его рабочее пространство без стука.
Но сегодня он был не в кабинете. А здесь. С её тайной в руках.
— Дневник всегда был под замком, — еле слышно произнесла она, делая шаг. — Ты его взломал?
Он слегка покачал головой, взгляд оставался отрешённым.
— Ключ был в шкатулке с серёжками. Та, что мама подарила тебе на свадьбу. Ты думала, я не замечаю?
Настю охватила дрожь. Ирония судьбы: хранить самое сокровенное в подарке от свекрови.
— Отдай, — её рука потянулась к дневнику, но Илья не двинулся.
— Чтобы снова спрятать? — тихо спросил он. — Продолжать жить в тени?
Воздух в комнате стал плотным. Он всё знал. Или почти всё.
— Сколько ты прочитал? — её голос предательски дрожал, как и сердце, бьющееся с неестественной силой.
— Достаточно, — ответил он, наконец встретившись с ней взглядом. В его глазах застыло что-то новое — непроницаемая смесь боли и спокойной решимости.
— Пять лет, Настя. Я каждый день просыпался рядом с тобой. Любил. Верил. Пять лет я смотрел на Матвея и видел только тебя. Только нас.
Она тихо опустилась на край кровати. Ноги подкашивались.
— Я не раз была на грани признания, — сказала она, глядя в пол. — Подходила к краю… и отступала.
— Из страха? Или тебе так было проще?
— Из любви, — прошептала она. — К тебе. К нему. К нашему «мы».
Илья резко поднялся, дневник выскользнул из рук и с глухим звуком упал на пол, раскрывшись. Он отошёл к окну, прижавшись лбом к стеклу. Его дыхание оставляло белесые круги на стекле — вдох, выдох, как обратный отсчёт.
— Он не мой? — прозвучал вопрос, будто удар.
Настя долго молчала. Потом выдохнула:
— Нет. Не по крови.
Илья вздрогнул, как от удара. Обернулся, в его лице не было уже прежней мягкости.
— Почему я? Почему не тот, кто настоящий отец?
— Потому что ты и есть настоящий, — твердо сказала она. — Тот был случайностью. Ошибкой. Через неделю после той ночи я встретила тебя и поняла: вот он, человек моей жизни.
Он подошёл, поднял дневник и протянул его ей. Их пальцы на мгновение соприкоснулись — как прежде. И уже не так.
— Когда ты узнала, что ждёшь ребёнка? — спросил он, хрипло.
— Я уже тогда любила тебя, — сказала она. — И решила, что ребёнок будет твоим. По-настоящему. Во всём, кроме ДНК.
— Но ты лишила меня выбора, — выдохнул он. — Я имел право знать.
Воспоминания захлестнули её, как лавина. Та злополучная вечеринка: громкая музыка, алкоголь, чужие люди. Один вечер. Один человек. Ошибка, которой потом не дашь задний ход.
— Это было до тебя, — едва слышно проговорила она. — Всего неделя до нашей встречи. Я не знала даже его фамилии…
Илья молчал, будто слышал голос сквозь стекло.
— Когда ты решила, что не скажешь мне правду?
— Через месяц. Мы гуляли, ты говорил о будущем. Я не смогла. Боялась разрушить то, что только начала строить.
Она вспомнила, как сидела с тестом в руке в ванной и плакала — не от радости и не от горя, а от растерянности.
— Я могла избавиться, — её голос был едва слышен. — Но не смогла. Он уже тогда был нашим. Моим и твоим. Внутри.
— Но ты не сказала. Просто сообщила, что мы ждём сына. Нашего сына.
Он смотрел в окно. Там, за стеклом, падал первый снег — как пять лет назад, в день, когда он сделал ей предложение.
— Помнишь, что говорил тогда, на крыше? — она заговорила с болью.
— Что не в крови дело. Что любовь делает человека родным, — повторил он. — Моя мама не родная, но она не врала. Она сказала мне правду, когда пришло время.
Настя подошла к полке с семейными фото. Снимки: Матвей на плечах у Ильи, Матвей с тортом, Матвей, спящий на груди отца.
— Ты тогда сказал, что он идеальный, — прошептала она, вспоминая. — И я решила: не скажу никогда. Не разрушу это.
Илья молча смотрел на те же фотографии, но будто впервые. Уже сквозь другую призму.
— Я писала всё в дневник, — она говорила, не поднимая глаз. — Всё, чего не могла сказать. Как ты не спал, когда он болел. Как держал его за руку. Как был настоящим отцом.
— Я был бы с вами, даже зная всё, — наконец сказал он. — Но хотел бы сделать этот выбор сам.
Настя сжала кулаки. Горло сжало.
— Я написала в дневнике в его год: «Он смотрит, как ты. Смеётся, как ты. Он — ты. Может, природа исправила ошибку…»
— Но природа не исправляет таких ошибок, Настя, — перебил он и отошёл, доставая из шкафа сумку.
Он начал собирать вещи. Каждое движение — словно шаг через пропасть.
— Что ты делаешь? — спросила она шёпотом.
— Мне нужно уйти. Время. Пространство. Подумать.
— А как же Матвей?
Его рука замерла.
— Он мой сын. И точка, — сказал он, не оборачиваясь.
Ночь прошла в тишине. На кухне Настя сидела, вглядываясь в темноту за окном. Мысли не давали покоя. За стенкой спал Матвей, обняв плюшевого мишку. Подарок от Ильи. Любовь, воплощённая в игрушке.
Когда рассвело, в кухне появился Илья. Одевшийся, с сумкой. Решительный.
— Ты уходишь, — проговорила она, не спрашивая.
— На время. К брату.
— Что скажешь ему?
— Что уехал по работе. Ненадолго.
— Вернёшься?
— Не знаю. Любил вас обоих. Но между нами теперь — ложь. И я не уверен, что смогу с ней жить.
— Ты всегда говорил, что не всё нужно знать, — напомнила она.
— Но не когда речь о нас. О самом главном.
За стеной шевельнулся Матвей.
— Мне пора, — Илья взял сумку.
— Как надолго?
— Не знаю. Может, неделя. Может…
Он не договорил, но Настя поняла: может — навсегда.
Вбежал Матвей.
— Папа! Ты уезжаешь?
— Ненадолго, малыш, — присел Илья и прижал сына к себе. — Я буду звонить каждый вечер. Честное слово.
— Обещаешь?
— Обещаю, — прошептал он, целуя сына в макушку.
Когда он вышел, Настя ещё долго смотрела на закрытую дверь. Матвей подошёл, тихо спросил:
— Папа грустит?
— Да. Но всё пройдёт, малыш, — ответила она, обнимая его.
Когда осталась одна, открыла дневник. Взяла ручку и написала:
«Я обманула не только его. Я предала себя. Теперь жду. Что будет — приму. Но молчать больше не буду. Никогда».
Если история вам понравилась, дайте знать — мне будет приятно!
